Глава 45
Саутгемптон, июль 1174 года
После давешнего неистовства море сделалось кротким. Оно лениво раскинулось под просветлевшим небом и ласково лизало побитый, забросанный водорослями берег.
В деревянной башне Саутгемптонского замка измученным тяжелой дорогой путникам не пришлось отдохнуть дольше одной ночи. Генрих со своей обычной демонической энергией сразу стал готовиться ехать дальше, вглубь острова. Грузы с кораблей еще до рассвета переложили на телеги и спины вьючных лошадей, раздобытых в городе.
Алиенору, которая едва переставляла ноги, все в той же просоленной после морского путешествия одежде, под охраной препроводили в покои Генриха. Комната была совершенно пустой, не считая скамьи у очага, – все остальное уже погрузили на повозки. Генрих стоял перед незажженным очагом, всем своим видом выражая нетерпение и плотно сжав губы. Неужели когда-то ей доставляло удовольствие целовать их?
– Ну что, – произнесла Алиенора, стараясь держаться с достоинством, несмотря на изможденный вид, – ты притащил меня сюда, чтобы опять потребовать исполнения супружеского долга?
Генрих окинул ее неприязненным взглядом:
– По правде сказать, я вообще не хочу тебя видеть, но, в отличие от тебя, помню о своих обязанностях. – (Алиенора только изогнула бровь, но промолчала.) – Я отсылаю тебя в Сарум, где ты поступишь под опеку Роберта Модита до моих особых распоряжений. Тебе не позволено поддерживать никаких отношений с нашими сыновьями и дочерьми, если только я не дам официального разрешения.
– Как же ты боишься меня, – проговорила она с насмешливой улыбкой, хотя его слова поразили ее в самое сердце. – Ты здорово постарался, чтобы лишить меня всего. Но тебе этого мало, не так ли? Наших сыновей ты боишься тоже, и правильно делаешь.
Он метнул в нее полный ненависти взгляд:
– Ты подстрекала их против меня и потворствовала их бунтарским настроениям. Но меня им не одолеть, и в конце концов заблудшие овцы вернутся в загон.
Все те же доводы и обвинения, все те же заблуждения.
– В загон? Они не овцы, а львы, и моложе тебя. Посади их в какую угодно клетку, но их время настанет.
– Но зато твое время уже прошло, госпожа супруга, в этом можешь не сомневаться.
– А ты, Генрих, никогда ни в чем не сомневаешься, правда? Ты так был уверен, что все предадут тебя, что уверенность твоя воплотилась в жизнь. Можешь сгноить меня в темнице, но я обещаю являться к тебе призраком каждый день. Прогони меня с глаз долой, но я останусь занозой в твоем сердце.
– Пустые угрозы. Ты бессильна что-либо сделать, – возразил он. – Что бы ни случилось, это произойдет по моей воле, не по твоей. Ты можешь досадить мне не более, чем укус блохи. Я могу раздавить тебя в любой момент. Подумай об этом. И не надейся, что сыновья примут твою сторону. Как ты всегда говоришь мне, они становятся мужчинами, и рано или поздно я помирюсь с ними, и они будут преданы мне, потому что власть в моих руках, а не в твоих. – Как бы в подтверждение своих слов он показал ей стиснутый кулак. – Да-да, даже твой любимчик Ричард. Я посажу его на герцогский трон в Пуатье, а сам буду наблюдать издалека, меж тем как ты всегда торчала у него за плечом. Твое время истекло, госпожа супруга. Все твои угрозы – это лишь шипение разъяренной кошки. – Он поправил накидку. – Ты удалишься в Сарум для отдыха и общения с Богом. Людям скажут, что ты нездорова и нуждаешься в покое и одиночестве. Те, кто помнит твою сестру, поймут, о чем речь. – Его взгляд упал на кольцо с жемчугом, которое Алиеноре подарила императрица вскоре после рождения Гарри. – Я заберу его на сохранение, – сказал Генрих. – Сомневаюсь, что моя мать хотела бы, чтобы ты носила его теперь, а по моему разумению, ты больше не имеешь права им владеть.
Схватив ее руку, он стал стягивать кольцо с ее пальца, а когда она засопротивлялась, вцепился в ее запястье как клещами, так что Алиенора невольно всхлипнула. Тяжело дыша, победно блестя глазами, он сжал трофей в кулаке и вышел из комнаты. Алиенора отчаянно зажмурилась, ее захлестнуло нестерпимое чувство опустошения и безысходности. Но ни слезинки не выкатилось из ее глаз.
Появились двое приближенных к Генриху рыцарей и повели ее обратно. Ко всему безучастная, шла Алиенора с ними через двор. Там стояли наготове три обоза. На один погрузили вещи короля, два других предназначались для женщин. Сам Генрих намеревался возглавлять колонну, его белый иноходец уже стоял под седлом. Не глядя на Алиенору, король поставил ногу в стремя, устроился в седле и пустил коня галопом. Толпа рыцарей рванулась за ним, включая Амлена. Изабелла же осталась с другими дамами и детьми.
Алиенору затолкнули в повозку отдельно от прочих женщин, и Изабелла, прищурившись, повернулась к Роберту Модиту.
– Я поеду с королевой, – заявила она, – и леди Иоанна, и лорд Иоанн тоже.
– Но король…
– …мой деверь, и у него есть другие заботы, кроме этой. Я переговорю с ним, как только смогу, но пока я полагаюсь на ваше милосердие и здравый смысл, милорд.
Модит насупился, но уступил желанию Изабеллы. Она посадила детей в повозку, а затем сама забралась внутрь и уселась рядом с Алиенорой среди подушек.
– Это переходит всякие границы, – бормотала подруга, разглаживая платье. – Как они смеют так поступать с вами?
Алиенора покачала головой:
– Генрих всегда действует по собственной прихоти и только в своих интересах. – Она взглянула на светлую полоску на пальце, оставленную подарком императрицы.
Повозка покатила прочь из Саутгемптона, прочь от моря. Они проезжали поля, благоухающие после дождя всеми головокружительными запахами лета, в лужах на дороге играло солнце. В такой день хорошо выехать на конную прогулку с соколом, а не тащиться под присмотром вооруженной охраны к месту нового заточения.
– Куда направляется Генрих?
– Амлен сказал, в Кентербери, – ответила Изабелла. – Помолиться у гробницы архиепископа Томаса и покаяться в грехе, каково бы ни было его участие в убийстве Бекета.
– Покаяться? – Алиенора насмешливо фыркнула. – Он так сказал?
Изабелла смутилась:
– Возможно, Генрих искренне сожалеет.
– Конечно сожалеет. О том, что надо разыгрывать спектакль с искуплением грехов, – процедила Алиенора, скривив рот. – Но если он собирается припасть к гробнице Бекета, то не от угрызений совести. Генрих просто боится того, что случится, если он этого не сделает. Муж в жизни не падал на колени и не молил о прощении. Томас был ему как кость в горле, и весьма удобно, что теперь он мертв. Нет, – с ехидной усмешкой продолжала она, – Генрих распластается у могилы Бекета, и это будет лучшее на свете представление на тему раскаяния и набожности. Он знает: единственный путь сохранить свое влияние – это разыграть фарс, который отвлечет внимание от персоны Бекета и сделает Генриха христианской притчей во языцех. Это положит конец междоусобицам, а мелкие бунты задавят его головорезы-брабантцы.
Изабелла, ошеломленная, уставилась на королеву.
– И не смотри на меня так, – устало произнесла Алиенора, – я знаю, что говорю. Ты всегда видишь в людях только хорошее, и это помогает тебе в жизни, но я не могу не замечать того, что творится у меня под носом. Я доверяю тебе, как никому, и благодарна за твое участие. Но как бы сильно ты ни желала облегчить мою судьбу, Амлен и дети значат для тебя больше, а твой муж все же брат Генриха. Со мной ты окажешься на краю пропасти, но прыгать не станешь – и я не виню тебя за это…
Изабелла закусила губу.
– Да, я всегда стараюсь видеть в людях лучшее, – помолчав, призналась она. – Иначе не могу. – Ее глаза наполнились слезами. – Я сделаю для вас все, что только в моих силах. Может, я и не прыгну, но обещаю кинуть вам веревку и никогда ее не отпускать.
* * *До Сарума добрались к концу дня, повозка со скрипом поднялась по склону к стоящему на горе белостенному замку. Зимой он продувался ледяными ветрами, гуляющими среди известковых холмов, в ставни вечно барабанил дождь со снегом – дикое, заброшенное место, серое, холодное и беспросветное, как отчаяние. Даже сегодня, в ясный летний день, недружелюбный бриз обдувал старинную насыпь и срывал со стен башни штандарты. Как долго собирается Генрих держать ее здесь? Пока она не умрет от сырости и одиночества? Пока голос ее не растает в свистящем ветре?
Алиенора вышла из повозки и глянула на небо. Снова наползали грозовые тучи, но сквозь них еще пробивалось серебряное сияние и ярко освещало замок и стоящую за ним церковь.
Нет тюрьмы страшнее, чем тюрьма разума. Можно упасть в колодец мрачного уныния или ухватиться за этот проблеск света и сохранить надежду. Если найти свободу внутри себя, Генрих не сумеет причинить ей боль, и, даже потеряв все, она победит.
Ее самое тяжелое испытание только начиналось.
От автора
