На капище уже горели костры, тусклые в ярком свете Ока. Только едва переливались оранжевые всполохи против сияния блестящей после ночного дождя листвы. Светило белыми ладонями лежало на макушках чуров-богинь. Волхвы уже начали необходимые обряды, уже славили их в ожидании, как появятся здесь гости и сами будущие супруги.
Взоры их обратились к толпе, что степенно, но шумно вышла с тропы к прогалине, обнесенной невысоким частоколом.
Выступил вперед старший волхв Анрад и строгим взглядом объял всех, заставляя притихнуть. Гости встали вкруг чуров, помалу стихли и песни, и разговоры даже, как начался самый важный обряд сегодня: когда будут соединены две судьбы в одну. Когда девушка перейдет в сильный род мужа — и уже никогда не сумеет вернуться в свой, потому как распущена коса, словно бы умерла она в прежней своей жизни, а в другую еще не вступила.
Гроза не слушала Анрада, только видела, как шевелятся его губы. Как возносятся руки, когда обращается он к чурам. Все заглушал грохот сердца в ушах, и нарастала глухота та страшная, точно при большом потрясении, когда отказывает тело слушаться, когда мир вокруг существовать перестает. Только почувствовала она, как возложили на голову поверх чуть опавшего венка другой — стальной венец, который словно бы скреплял ее неразрывно с Владивоем. Сейчас — лишь тенью его, что заслоняла свет Ока сбоку.
С Грозы спросили клятву: перед взором богов и волхвов, под ожиданием людей. А она и слова вымолвить не могла. В горле словно ссохлось что-то, застыло камнем
— ни проглотить, ни прокашляться. Владивой смотрел пока терпеливо, уже произнеся свою, уверенно и громко. И не готовил ее заранее — тут сразу видно — из сердца самого она лилась. Гроза невольно все ж попала в вязкость его чуть шалого нынче взгляда. И поняла вдруг: на всю жизнь. Если ничего не поменяется, никак по-другому не закрутился нить судьбы ее — все это застынет вокруг янтарем. День этот, гости и роща эта сосново-березовая.
— Я клянусь, что буду верна тому, кого люблю, — все же сумела она сказать, глядя прямо в глаза Владивоя. — И буду, несмотря на все невзгоды, хранить мысли о нем. И каждый день моей жизни наполнять будет только он. И никто не сумеет отобрать у меня это право.
Стало тихо на миг, как она замолчала, будто люди не могли в толк взять, что крылось в ее словах на самом деле. А вот князь понял все, но лицо его не изменилось, казалось бы. Только взгляд чуть заострился и бледность коснулась твердо поджатых губ.
Точно не на своих ногах Гроза обошла вслед за волхвом вкруг капища три раза, связанная с Владивоем длинным рушником.
И завершилось все осевшим на безымянном пальце холодом перстня. Всю дорогу Гроза вертела его, борясь с острым желанием снять немедленно. Да ведь не в нем дело — теперь уж перед самим взором богов она жена Владивою. Немного осталось обрядов, чтобы и вовсе укрепиться его меньшицей в тереме.
Влились гости обратно в детинец, словно река, что после раздолья втискивается в узкое русло. Заполнили всю гридницу едва не от стены до стены. Громче всех шумел раздухарившийся Обеслав, то и дело принимаясь поздравлять отца. Закипел пир такой буйный, какого, кажется, Гроза никогда еще здесь не видела, какие бы праздники ни случались. И даже Ведара нынче улыбалась, а вот хотелось ли ей — кто знает. Но не стала княгиня портить вечно отстраненым видом день, который для князя, кажется, был невероятно важен. И который возносил его дух так высоко, что глаза едва не ярче пламенников сияли.
Как схлынула самая первая волна веселья, Грозу вывели перед всеми, чтобы волосы ее, распущенные по плечам, в две косы сплести и голову покрыть платком супружьим, который всегда силу ее женскую будет от чужих взоров скрывать. Только мужу дозволено видеть ее с непокрытой головой, только ему ласкать, расчесывая волнистые пряди.
Туго стянулись косы, освобожденные от венка. Лег на голову, будто ладонь тяжелая, льняной убрус — и богато вышитое бусинами очелье с колтами стянуло виски так, что где-то внутри заломило.
Показалось, немного времени прошло в празднестве, за которым даже каплю меда хмельного, чтобы забыться, нельзя было в рот взять. Смеркалось помалу за разволоченными окнами. Струились песни сверчков в гридницу, утопая в разудалом людском гомоне.
— Уходить пора, — напомнил Владивой.
Легонько взял запястье Грозы и потянул за собой. Долго еще не стихали голоса гостей, слышались даже сквозь стены толстые, пока вел князь свою жену до хором. Она едва не спотыкалась, поднимаясь по всходу до покоев Владивоя. Его уверенная рука сжимала ладонь, твердый напор чувствовался в каждом движении, которым он заставлял жену идти дальше. И скоро уже осталась свежесть наступившего вечера за границей теремных стен — и поглотила Грозу наполненная мужским духом и запахом мехов да оружия горница князя. Она остановилась посреди нее, озираясь: видела, кажется, не раз, а сегодня вот другим взглядом посмотрела. Темноватая и убранная строго. С оружием на стенах, щитами и шкурами. Тяжелые лари у стен и лавок, кряжистый стол. Будто в другом мире оказалась, проснулась, не понимая еще, что случилось и отчего все, что она помнила, помнить хотела, чем жила — вдруг осыпалось комьями засохшей глины.
А то, что дальше было, она запоминать не хотела. Слишком долго, кажется, стаскивала сапоги с Владивоя, как ей и положено. И невыносимо тягуче сам князь разувал ее, касаясь щиколоток, поглаживая и разминая.
— Посмотри на меня, Гроза, — хрипловатым перекатом разнесся по хоромине голос Владивоя, как свершились последние обряды.
Она только ниже голову опустила.
— Воды выпью, — сказала невпопад, вскакивая с лавки.
Стуча горлышком кувшина о край кружки, все же налила в нее воды, да так и забыла даже в руку взять, как услышала за спиной шаги. Владивой подошел медленно, а Гроза отступила, глядя на него неотрывно.
— Иди ко мне, ну? — он улыбнулся мягко и взялся за ворот свадебной рубахи, густо расшитой узорами обережными, дающими силу мужчине, защитнику семьи своей и отцу детей, какие еще будут.
Расстегнул, освобождая крепкую загорелую шею, медленно наступая на Грозу, заставляя невольно пятиться обратно к лавке. Да куда бежать? Муж он ее теперь. Муж — аж в глазах темнеет. Князь все ж подошел и легким взмахом скинул с ее головы очелье. Бросил в сторону небрежно — и звякнули богатые колты о стол. Соскользнул на пол убрус, расшитый бусинами и шелковой тесьмой. Нагретый воздух хоромины просочился между прядей, касаясь кожи головы, вовсе не прохладный, но от него зябь пробежалась по затылку.
— Не стой столбом, Гроза, — ласково укорил князь. — Я хочу, чтобы раздела меня. И, как ни ярись, а воспротивиться ты не можешь. Не можешь больше голову мне дурманить попусту.
Он быстро распустил ленты на ее косах и растрепал их резкими движениями. Пряди волнистые упали по плечам и на лоб, прилипли к влажной шее: жар так и давил, стискивал тело — и оно остро отзывалось на каждое касание князя. Он обхватил ладонями лицо Грозы и притянул к себе, накрыл губы своими, размыкая их, вжимаясь жадно, до боли, до соленого привкуса крови на языке.
— Больно, — Гроза попыталась его оттолкнуть, ударила кулаками в грудь со всей силы. — Хватит!
— Будет больнее, Гроза, но это быстро пройдет, — чуть хрипло прошептал князь ей в губы.
Она знала. И знала, что второй раз этого уже не пережить.
Владивой взял ее ладони в свои и положил себе на бедра. Гроза окаменела на миг, а после руки убрала. Опустила вдоль тела, не желая никак его касаться. Князь ощутимо вскипел, но не стал ничего говорить. Не обращая внимание на сопротивление, слишком слабое против его желания, он расстегнул сустугу ее верхницы. И в пылу бестолковой борьбы, вся взмокшая и встрепанная, Гроза вдруг осознала, что уже почти не одета: только и осталась исподка одна на ней — и Владивой с мягким напором гладит ее плечи и грудь, что проступала сквозь ткань небольшими холмиками с острыми вершинками.
