Почти перед самым убийством адмирала Рейнгартен записал сообщение: «Центральный Комитет депутатов кораблей на “Павле”, разобравшись в обстановке, признал действия командующего флотом правильными и приходит к повиновению!!!».
В связи с приездом Родичева и Скобелева, встреченных «адской овацией», у Рейнгартена надежды на восстановление порядка повысились с 1 % примерно до 60 % – «все постепенно возвращаются на места». В настроении перелом. Толпа ходит на улицах с красными флагами – даже «приказано объявить желательность красных повязок и участие в манифестациях офицеров». На судах спокойно, но «нервность всюду ужасная». И вновь отмечается в дневнике за 5 марта: «провокация страшнейшая» – «по городу распространяется “манифест” Николая II с призывом к восстанию в пользу престола». «Враги родины, видимо, работают вовсю и сеют новую смуту»329.
Дневник Рейнгартена картинно обрисовывает противоречие, рождавшееся в страдные дни революции в матросской толще: «Всюду праздничное, веселое, приподнятое настроение; только нервность в связи с провокацией» (6 марта). Это «праздничное» настроение сменяется мрачными сценами убийства или покушениями на убийство, что заставляет автора написать: «Я ошибся, что 60 %, если тогда было 6 %, то теперь эти проценты падают». Нельзя не отметить, что во всех случаях, на которых останавливается Рейнгартен, почти всегда имеется наличность той «провокации», на которой он настаивает. Вот пример. С «Петропавловска» передали на «Кречет», что желают удаления лейтенанта Будкевича. «Пересуды были нескончаемы – команда боится “Петропавловска”, откуда уже дважды звонили: взят ли Будкевич?» «Команда “Кречета” аттестовала Будкевича “самым добрым образом”, но все же велела Будкевичу идти в арестный дом». «С великим трудом удалось мне убедить команду по дороге завести Б. в Морское Собрание, где обратиться к депутатам “Петропавловска”. Я кричал, умолял. К счастью, еще при выводе Б. у трапа они столкнулись с комфлотом и Родичевым, затем вместе все пошли в Морское Собрание, где долго говорили с депутатами… и оказалось, что на “Петропавловске” – тихо, ничего не требовали, и все спокойно». На «Диане» арестовали кап. Рыбчина и лейт. Любимова, «увели с корабля и скоро вернулись» – оба были убиты. Люди, уведшие Рыбчина, «клялись» комфлоту и Родичеву, что «они не убивали». Провокаторы прикрываются именем образовавшегося в день приезда советской делегации из Петербурга Исполнительного Комитета Совета представителей армии, флота и рабочих Свеаборгского порта, который пытался наладить какой-то правопорядок. «Воззвания Комитета хороши и намерения правильны, но видно абсолютное неумение руководить исполнительной частью», – замечает Рейнгартен. «Постоянно посылаются вооруженные патрули всюду, где ожидается беспорядок. Так, ими уничтожено несколько вагонов огромных запасов спиртных напитков; они вылиты на землю и политы керосином и нефтью»330. «При мне на “Петропавловске”, – рассказывает Рейнгартен, – неизвестно откуда передана телеграмма, якобы от имени Исп. Ком., с приказанием не посылать патрулей. Правда, этот обман так груб, что открывается легко».
Рейнгартен был выбран тов. пред. Исп. Комитета. «Немыслимо рассказать, – записывает он, – что было за дни моей работы 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12/III. Я не заметил этих дней. Впечатление сплошного митинга, речей, постановлений. Это было тяжкое испытание, ибо я пошел на эту Голгофу единственно ради восстановления спокойствия, уничтожения розни между офицерами и матросами, ради восстановления работы для войны. Я с собой справился и к себе доверие снискал; я говорил много со всеми, особенно с крайними элементами. Наибольший успех был у Хилиани (председатель Совета) – это хороший, честный, страстный человек. Он подкупал меня своей искренностью, а я, может быть, подкупал его тем, что отдал всю жизнь этому делу, всю мою душу, всю любовь к родине, которая сейчас сжигает меня. Хилиани назвал меня своим другом, просил перейти на “ты”. Теперь мне легко говорить и работать с ним».
В районе Свеаборгского порта, несомненно, наступило успокоение. Уже 6-го кн. Черкасский давал в морской ген. штаб такие сведения о Гельсингфорсе: «Настроение улучшается, но по теории колебательного движения строго научной, всегда возможны повторения затухающих колебаний, а посему не надо удивляться, если еще будут эксцессы, но, конечно, несравненно более слабые. Действие представителей Думы безусловно громадное. Надеюсь, что в ближайшие дни явится возможность вернуться мне к исполнению прямых моих обязанностей, т.е. подготовке флота к бою, так как за эти дни я был весь поглощен заботами и стремлениями спасти флот от полной разрухи, и все операции были пущены мною по боку. Не причисляя себя к оптимистам, думаю, что все изложенное довольно близко к истине. Под влиянием петроградских депутатов Думы и работающего здесь местного комитета матросских и солдатских депутатов случаи арестования офицеров матросами и солдатами не только прекратились, но офицеры возвращены в свои части с принесением им извинения и сожаления о случившемся». Нач. штаба адм. Григорьев, с своей стороны, сообщал: «Спокойствие восстанавливается все больше и больше. Исп. Ком. Совета Деп. принимает все меры к восстановлению полного порядка, помогает все время командующему. В посещенных командующим частях и кораблях команды поклялись сохранять порядок и восстановить дисциплину»331.
Дневник Рейнгартена бурную эпопею первых мартовских дней заканчивает описанием «общего собрания офицеров, членов Исп. Ком. и всех желающих», происходившего 11 марта в русском театре под председательством перводумца Кедрина. Под крики «ура» и звуки Марсельезы командующий флотом Максимов провозгласил: «Поклянемся, что ничего другого, кроме республики, не будет». Советская делегация, вернувшись в Петербург, заявила, по отчету «Известий», что флотская семья единодушно приложит «все силы к тому, чтобы война была доведена до победного конца за счастье свободной России». Успокоительную картину нарисовал и депутат Маньков (плехановец), посетивший Ревель и примиривший взбунтовавшихся на броненосце «Петр Великий» с командиром, которому грозили судом Линча: «Я взял честное слово с адмирала при всем собрании, что он подчинится новому правительству». В общем, депутат нашел «настроение среди матросов очень сознательное» по сравнению с армейцами (в Ревеле, между прочим, матросы отбили у толпы раненого коменданта крепости). Для Гельсингфорса на первых порах показательно враждебное отношение матросов к крайней пропаганде – это засвидетельствовал в воспоминаниях крупный местный большевистский деятель Залежский: большевистских агитаторов сбрасывали в воду, были и случаи ареста.
* * *
«В Балтийском флоте переход к новому строю принят восторженно», – подвел итог в официальном сообщении председателю Совета министров из Ставки 14 марта исп. должн. верховного главнокомандующего. Дневник Рейнгартена показывает, как эту «восторженность» омрачала анархия, имевшая своим источником агитацию безответственных отечественных демагогов, коварные замыслы внешнего врага и неумелую провокацию полицейских политиков старого режима, которые считали, что
