линии в сторону безоговорочного признания Временного правительства само по себе уже являлось в те дни признаком отрицательного отношения к советской платформе, т.е. признаком контрреволюционных умонастроений. В соответствии с этой демагогической тенденцией «левая» революционная историография (большевистская по преимуществу) желает представить несколько иную картину на фронте, поскольку дело касается реставрационных поползновений кадрового офицерства. Неоспоримо, в многотысячном, связанном корпоративной средой и профессиональной традицией офицерском корпусе (сильно, правда, изменившемся в период войны)312 не могло быть внутреннего единства в смысле принятия революции. Но «многочисленные» факты, на которые ссылается эта литература, в конце концов сводятся к довольно шаблонному повторению зарегистрированных в мартовский период «борьбы за армию» случайных сообщений, подчас возбуждающих даже большое сомнение. Оставим в стороне полуанекдотическую офицерскую жену, демонстративно игравшую на фронте у открытого окна на рояле «Боже, Царя храни», – ей и так уже слишком посчастливилось в литературе. Из письма, направленного из действующей армии в адрес «депутата Чхеидзе» и помеченного 8 марта, мы узнаем, что на поверках в некоторых частях 28 корпуса Особой Армии (т.е. гвардии) после переворота продолжали петь «Боже, Царя храни» и «Спаси, Господи, люди Твоя» – «очевидно» там, где «начальники являются приверженцами старого режима, и солдаты мало ознакомлены с событиями», – добавлял осведомитель. Начальник кавалерийского корпуса гр. Келлер, отказавшийся присягнуть новому правительству, прощался со своим полком, как свидетельствует Врангель, пропуская его церемониальным маршем под звуки того же «Боже, Царя храни». Надо ли видеть здесь нарочитую демонстрацию или привычную при торжественной обстановке традицию национального гимна? Он не был ни отменен, ни заменен революционным гимном, и Деникин нам рассказывает о сомнениях военного командования – петь ли народный гимн.
Можно привести, конечно, десятки эпизодов, прямо или косвенно говорящих об отрицательном отношении в отдельных случаях высшего и низшего командования к перевороту. Ген. Селивачев, командовавший 4-й Финл. стрелковой дивизией на Юго-Западном фронте и принадлежавший к числу тех военачальников, которые желали только в «ужасное переживаемое время» справиться с «великой задачей удержать фронт», в дневнике 6 марта отмечает, что его командир корпуса – «глубочайший монархист, участник «Русского Знамени» и юдофоб чистейшей воды» – отдал приказ, из коего «ясно, что, кроме верховного главнокомандующего, он не признает никого из Временного правительства». В дневнике генерала пройдут и его собственные подчиненные, не осведомлявшие солдат о происшедших событиях и не позволявшие читать газеты, потому что эти «идиоты» все равно не поймут и потому, что «глупая затея» в некультурной стране не может долго длиться. В результате давались подчас, по выражению Врангеля, «совершенно бессмысленные толкования отречению Государя»: так, один из командиров пехотного полка объяснил своим солдатам, что «Государь сошел с ума». Можно допустить, что живую реальность представлял и тот гусарский ротмистр, который свою часть информировал об отречении Царя в такой форме: «Е. И. В. изволил устать от трудных государственных дел и командования вами и решил немного отдохнуть, поэтому он отдал свою власть на время народным представителям, а сам уехал и будет присматривать издали. Это и есть революция, а если кто будет говорить иначе, приводите ко мне, я ему набью морду. Да здравствует Государь Император. Ура!»313.
Может быть, в архивах каких-нибудь местных штабов найдутся несуразные для революционного времени приказы от 15—17 марта о телесных наказаниях розгами, о которых, как о факте, говорил докладчик военной секции в заседании Совещания Советов 3 апреля внефракционный с.-д. Венгеров (докладчик конкретно не указал за «краткостью времени», где происходил этот «абсурд»). Отрицать наличность таких фактов нельзя. Как не поверить колоритному по своей безграмотности письму в Исп. Ком.: «Г.г. Депутатам государственной думы»: «Братцы, Покорнейше просим Вас помогите нам (.) в нашем 13-м тяжелом артил. дивизионе полк. Биляев, родственник бывшего военного министра, который распространяет слухи, что невертье свободе… ети люди сего дня Красный флаг, а завтра черный и зеленый… Еще командир 3 бат. того же дивизиона… кап. Ванчехизе безо всякой причины бил солдат… он изменик Государства и нашей дорогой родины… покорнейша просим убрать нашего внутреннего врага Ванчехазу… Не можем совершенно его требования выполнять». Свой «Ванчихазе» – полк. Христофоров – был в Слуцке в одном из гвардейских полков, как свидетельствует офицер этой части в письме к родителям 11 марта – мы ниже его широко цитируем, – кричал по телефону: «сволочь получила свободу», вернувшись с фронта, отомстим. Думский депутат от Литвы, Янушкевич, примыкавший к трудовой группе, в докладе Временному Комитету 13 марта о поездке на Северный фронт рассказывал, что один из командиров дивизии так выражался в его присутствии, что депутат вынес впечатление, что «если он и не враг нового правительства, то во всяком случае слишком иронически на него смотрит». «Хорошо, что разговор оборвался, – добавлял депутат, – а то я думал, что придется его арестовать». Между прочим, он сказал: «Все-таки я эту сволочь сек и буду сечь, и если он что-нибудь сделает, то я всыплю ему 50 розог». Пока Янушкевич беседовал с дивизионным командиром, солдаты не расходились, полагая, что депутат будет арестован командиром – «он сторонник старого строя. Он вчера грозил расстрелом за снятие портрета. Уже казаков сотня была приготовлена…»
Все подобные факты едва ли могут служить показательным барометром общих настроений. Достаточно знаменательно, что Янушкевич и его товарищ по поездке свящ. Филоненко, посетившие «почти все части» 1-й армии, говорившие со «многими офицерами», равно и с «высшим офицерским составом», и на официальных собраниях, и в индивидуальных беседах, могли в своем отчете в качестве «врага нового строя» (и то относительно) конкретно отметить лишь одного командира дивизии, который «слишком иронически» смотрел на революционное правительство. «Многие из них (т.е. офицеров), – говорилось в депутатском докладе Врем. Ком., – совершенно не ориентируются в положении и нас спрашивали: “Неужели вы не могли спросить армию прежде, чем произвести революцию?” Мы говорили: “Так вышло. И вы сами, проснувшись, не узнали бы Петербурга”. Они не представляют себе, что так могло быть. Они недовольны, что это сделано как-то без их спроса, наскоро, штатскими людьми, которые не считаются с ними». В чем же «не считаются»? «Они не улавливают “сути”314, – отвечает отчет, – и думают, что у нас разрушена вся армия, что весь дух ее упал и что нет оснований, на которых зиждилась вся армия». В одном собрании школы прапорщиков, где собралось 250 человек, депутаты встретились с особо ярким настроением «контрреволюционным» – «совершенно против переворота». Характерное пояснение делают депутаты: «говорило больше зеленое офицерство, прапорщики» – «недоучки», по их выражению. Камнем преткновения явилась все та
