После показа мы все получаем положенную порцию поздравлений и рукопожатий, происходит непременный обмен визитками, но нам надо спешить, чтобы успеть на тусовки. Я знаю одну, куда мне очень охота попасть, на вечеринку в клубе «Марке» на Круазетт. Все, кто снимается в порно, буквально рвутся туда, и это вроде как полузакрытое мероприятие, но мне удалось достать четыре пригласительных — и вот мы внутри.
После нескольких бокалов Никки развозит, и она начинает действовать мне на нервы.
— Почему у тебя такой голос смешной, а, Саймон? — встревает она в мой разговор с этой пиздатой куколкой с длинными и прямыми светлыми волосами, которая, несомненно, является большой фигурой в «Фокс Серчлайт». — Он всегда мне пеняет, что у меня идиотский акцент, а сам, едва вышел из самолета, тоже заговорил совершенно по-идиотски.
Девочка из «Фокса» приподнимает бровь, а я изображаю вымученную улыбку.
— Какой акцент, Николя? Я так всегда разговариваю, — медленно говорю я.
Никки пихает Мел локтем и говорит:
— Я так ражговариваю, Никола. Мя жовут Уильямшон. Шаймон Дэфид Уильямшон.
— Или попросту Псих! — гогочет Мел, и эти ебливые, испорченные, ревнивые мегеры, не умеющие себя вести в приличном обществе, скалят зубы, как, блядь, ведьмы в «Макбете», и тут к нам подходит какой-то противный пидор, берет «Фокс Серчлайт» под ручку и уводит ее прочь.
Я просто киплю от злости.
— Так мы вряд ли чего-то добьемся, если тут под меня будут подкапываться, когда я стараюсь наладить связи и продать этот блядский фильм, на который мы все угробили полгода жизни, — цежу я сквозь зубы, глядя на эту лисичку из «Фокса». В общем, охота сорвалась.
Я иду в туалет и уже собираюсь втянуть в себя кокс, но тут входят какие-то парни и заходят в кабинку, а я увязываюсь за ними и разживаюсь у них парой дорожек на шару. Возвращаюсь уже подзаряженным, осматриваюсь и вижу, что Никки и Мел как-то слишком уж увлеклись флиртом с какими-то ублюдочными козлами. Кертис, похоже, куда-то пропал. Я направляюсь к девушкам. Один из парней, тот, который трепался с Никки, видит, как я подхожу, и заносчиво спрашивает:
— А ты кто такой?
Я подступаю к нему вплотную.
— Я тот мудак, который сейчас тебе нос сломает. За то, что ты мою птичку разводишь, — говорю я, приобнимая Никки за талию. Этот задрот что-то вякает, но как-то сразу сникает и быстренько ретируется. К сожалению, Никки с Мел тоже уходят, делая вид, что идут за напитками, и я понимаю, что мое выступление не произвело на них ни малейшего впечатления.
Я возвращаюсь обратно в сортир, и один из парней, у которых я разжился коксом, подходит ко мне и смотрит с надеждой.
— Прошу прощения, приятель, частная вечеринка, — говорю я.
— Так не честно… — жалобно тянет он.
— Постдемократия, приятель. А теперь отъебись. — Я захлопываю дверь кабинки у него перед носом и закидываюсь порошком.
И вот я опять наверху, плыву белым лебедем в своей стихии, и тут мое плавное продвижение прерывает этот певучий акцент прямо над ухом:
— Са-аймон! Как дела, дружище?
Это тот отвратительный пидор, Миз, и я уже собираюсь проявить по отношению к нему вопиющую бесцеремонность, если не откровенную грубость, поскольку теперь он уже исчерпал для меня всю свою полезность, но он вдруг говорит:
— Хочу тебя кое с кем познакомить. — Он кивает на высокого парня с усами, который стоит у него за спиной. И вид у него смутно знакомый. — Это Ларе Лэвиш.
Ларе Лэвиш — один из первых европейских порнозвезд, ставших продюсерами. О его способности к эрекции ходят легенды, и он известен как крестный отец эксцентричного порно — он знакомился с девушками на улицах Парижа, Копенгагена и Амстердама и заманивал их к себе в студию, где они с ним снимались в порноимпровизациях. У мужика — поразительная способность уламывать и уговаривать. С упором на личное обаяние, ну и, конечно же, с привлечением денежных и половых интересов. Недавно он заключил крупную сделку с одним из ведущих кинопрокатчиков, и теперь сам делает все, что хочет, а также имеет полный режиссерский контроль. Другими словами, я перед ним благоговею. Это мой герой, мой наставник. У меня в голове все плывет, я и думать-то не могу толком, не говоря уж о том, чтобы что-то сказать.
Ларе Лэвиш.
— Ларе. — Я пожимаю его руку и даже не обращаю внимания на то, что свободной рукой он обнимает Никки.
— Рад с тобой познакомиться, Саймон, — усмехается он, посматривая на Никки. — Эта девочка — просто супер. Она — самая-самая! «Семь раз», парень, это действительно классно! Я думаю, что нам надо бы обсудить прокат этого фильма. Я даже думаю, что можно будет устроить ограниченный показ в кинотеатрах.
Я, наверное, умер и попал на небеса.
— В любое время, Ларе, в любое время, приятель.
— Вот моя визитка. Пожалуйста, позвони мне, — говорит он, потом чмокает Никки в щечку и уходит в толпу вместе с Мизом, который оглядывается на меня и удовлетворенно кивает головой.
У нас с Никки выходит какой-то странный разговор, который немного меня напрягает.
— Почему это все эти мужские журналы типа Loaded, FHM, Maxim так похожи на порнографические, вроде Mayfair, Penthouse и Playboy, строгая обложка, а внутри — снимки ню? Потому что мужские журналы — они для мужчин, которые любят дрочить, то есть для всех мужчин, просто некоторые мужчины никогда не признаются в том, что они дрочат. Если ты нормальный мужик, с воображением, и с половым влечением у тебя все в порядке, то как же тебе не дрочить? Все это дерьмо, которое там несет Рентой, ну, что у него встает при одной только мысли об определенных вещах, и тогда он идет и начинает приятный, взрослый разговор со своей приятной и взрослой девушкой, и они обсуждают чувственность, и разыгрывают свои фантазии, морально поддерживая друг друга, питая при этом взаимное уважение и стремясь сделать друг другу приятное…
— Но…
— ВСЕ ЭТО ХУЙНЯ! Нет, нам нужны сиськи и задница, и они должны быть доступны для нас всегда, чтобы их можно было облапать, выебать, подрочить на них. Потому что мы мужчины? Нет. Потому что мы — потребители. Потому что нам это нравится, в нас это природой заложено. Нам надо чувствовать себя полноценными. Нам нужна самореализация, удовлетворение. И есть вещи, которые помогают нам это почувствовать. Мы их ценим, и нам нужна по крайней мере иллюзия их доступности. Вместо сисек и задницы может быть кокс, деньги, катера, машины, дома, компьютеры, лэйблы дизайнеров, модельные рубашки. Вот почему реклама и порнография — это одно и то же; они продают иллюзию доступности и не отвечают за потребление.
— Твои рассуждения меня утомляют, — говорит Никки и уходит.
Ну и пошла ты на хуй. Я парю в вышине, блядь, и все вокруг, все, что меня окружает, оно будет со мной считаться. Будет, блядь. Можете не сомневаться.
74. «…начало убийственного цистита…»
Ларе Лэвиш пытается залезть ко мне в трусы. Эти мужики из порно, они напористые и тупые — прут напролом. Это скучно, но все-таки поинтереснее, чем общество Саймона. Саймон — он словно заноза в заднице, причем заноза, насквозь пропитанная кокаином. Я не хочу быть с ним слишком жесткой, потому что это действительно его звездный момент, и пусть он им насладится, чтобы удовлетворить свое самолюбие по самое нехочу, и все в таком духе. Но он просто невыносим. Он хочет выебать все, что движется и попадается на глаза, совсем как Кертис, который и в самом деле ебет все, что движется. Шикарные девочки, болезненные, нервные и изнеженные, чуть ли не в очередь выстраиваются за этим хуем, весть о котором уже разлетелась по залу. И его важный вид явно указывает на то, что в конце концов этот молоденький парень станет просто одним большим членом. Из дешевой закусочной — в порнозвезды.
Он опять ненадолго исчезает, понятно, что не в одиночестве, и вот они снова здесь.
— Как ощущения, Кертис?
— Классно, — говорит он, таща за собой эту девушку. У нее выпучены глаза, и она с трудом может идти. — Никогда в жизни так не отрывался!
И мне трудно с ним поспорить.
Я притягиваю его к себе и шепчу ему на ухо:
— Помнишь, что ты говорил о тех парнях? Ну, с которыми ты ходил в школу? Как они над тобой насмехались, говорили, что ты урод? Ну, и кто оказался прав, а кто нет?
— Они ошибались, а я был прав, — говорит он. — Но… жалко только, что здесь нет Дэнни, и Филиппа, и остальных. Им бы тут точно понравилось.
Саймон слышит эти слова и вмешивается в разговор:
— Это как лондонское метро, приятель. Они там заранее для себя решили, что все пассажиры — тупое стадо. Знаешь, что там нет урн для мусора, так что ты типа должен с ним таскаться. А я вот не таскаюсь, я просто бросаю его, где придется. Но большинство-то как раз и таскается, вот и выходит, что их стараниями получается, что там и не нужно ставить эти урны.
— Я тя не понял…
— Я вот о чем, друг: ты просто бросаешь мусор, ты никогда не таскаешь его с собой и прекрасно себя чувствуешь, — говорит он важно.
