— Нет, — отвечает Гаврик.
— Чего же озираешься?
— Жалко, дедушка, что нету хорошего, прочного гвоздя и веревки. Привязали бы за ногу, чтоб другой раз за водой не бегал.
— Вижу — становишься на правильную точку. Можешь оладьями побаловаться, — смеется подобревший старик, облегченно вздыхает Миша и, потеснившись, дает место Гаврику около походного стола.
Мир снова воцарился в вагоне. Колеса ясней и четче отсчитывали километры быстро бегущей дороги. После завтрака Иван Никитич снова открывает дверь.
— Я не против солнца, да и валенки тачать видней! Михайла, Гаврик, когда валенки у человека на ноге улыбаются?
Ребята почти в один голос отвечают:
— Когда красиво сделаны!
— Такие валенки и будем шить, — сказал Иван Никитич и тут же добавил: — Будем шить не спеша, чтобы успевать посматривать, что нового по сторонам!
* * *
— Благодарны мы премного, — говорил Иван Никитич, уходя из вагона следом за молодым кондуктором. — Довез ты нас до этого места хорошо.
Миша и Гаврик, сложив сумки, притихли, стоя на невысокой эстакаде. В стороне, ближе к большому вокзалу, темневшему обугленными стенами и пустыми просветами окон, в огромную железную толпу сбились пассажирские составы. Там сновали люди с мешками, чемоданами, узлами, с самоходными тележками. Грузчики в серых фартуках кричали:
— Кому помочь? А ну, кому надо помочь?
Покачивая фонариком, молодой кондуктор легко пробирался в этой вокзальной сутолоке и на ходу отвечал старому плотнику:
— Теперь уж вам надо идти на пригородный за билетами. На Сальск поезд вечером.
— Гражданин, ты уж подскажи, — торопился за кондуктором Иван Никитич и в то же время оглядывался на ребят.
— А я ж и подсказал, — не останавливался кондуктор.
— Подсказал ты самую малость.
— А что тебе еще надо? — удивляясь, остановился кондуктор.
— Чтоб вошел в положение.
— В какое?
Иван Никитич громко ответил, преграждая собеседнику путь:
— А вот в какое — спешить нам надо.
— Теперь все спешат…
Указывая на Мишу и Гаврика, по-прежнему стоявших с пожитками около товарного вагона, старик Опенкин еще настойчивей стал убеждать молодого кондуктора:
— Мне с ними, с ребятами, прибыть в Целину ночным часом не положено. Потом же время осеннее, а оттуда нам с коровами пешим ходом до дома добираться… Когда же это мы вернемся?!
— Да что тебе нужно? Что прилип?
— Скорость движения нужна. Подскажи, что делать.
Ребята видели, как у молодого кондуктора от досады заерзал затылок, и он так крутнул головой, будто тесен стал ему воротник.
— Миша, как бы у нашего старика с кондуктором не начались прения? — настороженно заметил Гаврик.
Но опасения Гаврика не оправдались. Случилось, что именно в это время мимо кондуктора и мимо Ивана Никитича пробегала женщина в шинели и темном берете со значком железнодорожника.
— Марфа! Марфа! Ты на главный? Возьми, пожалуйста, с собой старика. Я спешу, а он пристал и не пускает!
— А что ему, старику? — спросила Марфа.
— Он словоохотливый, сам расскажет, — облегченно вздохнул кондуктор, провожая глазами Ивана Никитича, которого Марфа уже тянула за рукав дубленого полушубка.
Старик оглянулся, коротко взмахнул рукой, Миша и Гаврик вскинули на плечи сумки, мешок и двинулись вдогонку.
Через несколько минут, выйдя вместе с потоком пассажиров через калитку в железных воротах, они остановились около двери маленького домика, прилепившегося к громадным обгорелым постройкам кирпичного вокзала. На двери висела стеклянная дощечка с надписью: «Начальник вокзала». Дверь не закрывалась, потому что тесный коридор и следующая за ним комната битком были набиты людьми. Из их крикливых разговоров ребята сразу поняли, что все эти люди хотят видеть начальника, хотят получить от него разрешение погрузиться на поезд.
Марфа попыталась провести за собой к начальнику старика Опенкина, но выбралась из толпы с оторванной пуговицей и недовольно сказала:
— А могли и полы оборвать. Тесно.
Заметив ребят, спросила:
— Это и есть твои помощники за коровами?
— Ну да же, да… Поглядишь, и сердце стынет, — морщась, как на морозе, ответил Иван Никитич.
— Попробуем еще одно. Давай документы, зайдем с другого конца. У вас не своя, общественная нужда. А вы сядьте около заборчика — и ни с места, — пригрозила она ребятам и увела за собой старика.
Оставшись одни, ребята приуныли.
— Делать нечего, присядем, — посоветовал Миша.
Присели и стали ждать: удастся ли деду справиться с трудностями, которые вдруг могут помешать так хорошо сложившейся вначале дороге?
— Начальник — он один. А к нему все… Может, и не выйдет…
— А дед? — спросил Гаврик.
— Дед — орел…
Вернувшийся дед мало походил на орла: руки у него были опущены, а взгляд хоть и сердитый, но усталый.
Иван Никитич что-то шептал себе под нос. Не замечая ребят, он прошелся взад и вперед и вдруг, резко остановившись, сказал:
— Михайла, Гаврик, не будем вешать голов! До начальника прутся и такие, кому надо поехать за дешевыми калошками, за сластями… кому что… Не поймет начальник — на штурм пойдем! Мы знаем, с чего начать…
Но «начинать» Ивану Никитичу не пришлось — вовремя открылась форточка, и из окна крикнули:
— Кто там Опенкин с Миуса? Что до Целины? Сколько вас?
— Сколько есть, все налицо, — выстраивая ребят против форточки, ответил Иван Никитич.
— И эти за скотом?
Начальник оказался человеком пожилым, с утомленным морщинистым лицом. На ребят он посмотрел холодно, без интереса, а старику сказал:
— Спешить надо, а то зайцев твоих порошей накроет.
— Они у меня такие…
Старик хотел сказать что-то хорошее про своих ребят, но начальник остановил его:
— Иди, иди на перрон, к двери! Там человек с документами. Он и отправит вас порожняком.
И форточка закрылась с той же сердитой внезапностью, с какой открылась полминуты назад.
* * *
И вот они снова в дороге, снова в качающемся товарном вагоне.
Все трое сидят в углу и говорят о людях, с которыми встречались. Мише и Гаврику интересно проверить, так ли они думают о новых знакомых: о тетке Марфе, о начальнике вокзала, о молодом кондукторе, о седоусом главном.
Миша говорит:
— Дедушка, тетка Марфа здорово помогла нам.
— Согласен, — отвечает старик.
— Сидеть бы нам до ночи.
— А это, Михаила, как сказать… — втягивает щеки Иван Никитич. — Ей, Марфе, конечно, спасибо и многие лета, а всему голова начальник вокзала.
Гаврик такого ответа не ожидал. Ему начальник определенно не понравился, и он был убежден, что такой начальник не мог понравиться ни Мише, ни Ивану Никитичу.
— Чем же он хороший? — спросил Гаврик.
— А чем плох?
— «Иди на перрон», — передразнил Гаврик начальника, — мол, не загораживай свет… А фортку закрыл у вас под самым носом…
Иван Никитич, хватаясь за нос и раскачиваясь от смеха, говорил Гаврику:
— Мог и нос прихватить. Без носа я оказался бы в Целине смешным представителем. От такого представителя и коровы шарахнулись бы…
Когда шутливое настроение прошло, старик обратился к Гаврику:
— Ты напрасно в обиде на начальника. На блины он нас, правда, не пригласил, но про главное не забыл… Михайла, ты слыхал, как он нас спросил: «Кто там…?»
— «Кто там с Миуса?» — повторил Миша слова начальника.
— Слышишь, Гаврик? С Миуса — из разоренного района. Это ж и есть главное… А то, что не спросил о здоровье, то уж другая, малая статья. Некогда человеку, делом занят. Под руку ему не болтай.
— Дедушка, а тот усач, главный, по-вашему, он тоже правильный? — спросил Гаврик.
— Худого про него не скажу… Замечаю, что тебе он не понравился… Тогда же кто тебе по сердцу?
— Тетка Марфа…
Старик остановил Гаврика:
— Марфа, Марфа! О ней уже сказано… Еще-то кто?
— А еще молодой кондуктор.
— Михайла, а ты что про него скажешь?
— Хороший, непридирчивый. Да его и по глазам видно — добрый.
Старик лукаво улыбнулся, и по этой улыбке ребята поняли, что в оценке молодого кондуктора Иван Никитич с ними не согласился. Ребята обменялись взглядами и без слов сразу договорились, что хотя дед и орел, по ошибиться и он может. И не случайно он только улыбается, а ясного слова в свое оправдание не сказал.
— Добрый, говоришь? — спросил старик.
— Добрый, — уже настойчиво ответил Миша.
Гаврик, молчаливо поддерживая товарища, сбоку показал Мише туго сжатый кулак, что значило: стой на своем — и ни шагу назад.
— Михайла, это хорошо сказать про коня «добрый», а он человек, не конь.
— Кони тоже разные бывают.
— Согласен, — улыбнувшись, задумывается старик.
