Нефедовна, оплакивая убитого сына, стала слаба на глаза и настойчиво допытывалась у кровельщика:
— А теперь что видишь?
Прикладывая ладонь к глазам, кровельщик отвечал, как рапортовал:
— Теперь имеется движение к дому!
— Ну, а теперь Гаврика примечаешь?
— Не в силах!..
— Ну что ты такой слабосильный! Гаврик парень-огонь… видный собой, а ты не можешь его приметить! — возмущалась бабка Варвара.
То ли кровельщику надоело слушать ругню бабки, то ли он в самом деле увидел Гаврика, чему было трудно поверить, — скорее всего он просто понял, что надо бабке, и спросил с крыши:
— Ведь паренек Мамченко чернявый, резвый, проворный?..
— А какой же?.. Такой он! — объяснила бабка.
— Такой имеется, около коров!
— Слава богу, разглядел! А то хотела влезть на крышу и палкой сковырнуть тебя, — засмеялась бабка.
Нюська кусала палец. Ей было обидно, что и бабка Варвара забыла про нее. Все ждали Гаврика и говорили только о нем. У нее было на уме сказать бабке, что Гаврик сливки украдкой попил, но в это самое время бабка, поцеловав ее в голову, сказала:
— Брат-то у тебя, Нюська, хоро-оший!
И хотя Нюська осталась при своем мнении, но ласковый поцелуй бабки заставил ее утвердительно качнуть головой.
* * *
В это раннее утро Мишу разбудил незнакомый пожилой человек, одетый в стеганую спецовку. По виду он был горожанином, рабочим или мастером: из-под низкого воротника стеганки виднелись аккуратно выглаженный воротник поношенной рубахи и темный галстук.
Наполовину просунувшись в дверь дота, он сказал:
— Ищу дачу Самохиных… Сюда ли попал?
У незнакомого человека под большим козырьком кепки от сдержанной усмешки задвигались твердые скулы.
Миша приподнялся, протер глаза и, сидя в постели, ответил шутливой усмешкой:
— Попали куда надо… Вам, должно, мама нужна?
Входя в дот, незнакомый проговорил:
— Маму я уже видел, хочу посмотреть трубу.
С трудом обойдя постель, он прошел в угол, достал из кармана складной металлический метр и, опустившись на корточки, измерил диаметр трубы.
— Сечение не совсем подходящее.
Он распрямился и, кладя метр в карман, усмехнулся Мише так, как будто вспомнил то интересное, хорошее, что знали только он да Миша.
«Все знает», — подумал Миша и спросил:
— Вы чего?
— Из родника на МТФ хотим подать воду… Да мы уже все почти сделали. Остался пустяк. Так не хватает трубы этак метров на двадцать. Ваша «установка», «прямой провод», чуть пошире наших труб, но у нас в машине электросварка. Подгоним, если не найдем более подходящих. Через час могут прийти за ней.
Миша видел, как он посмотрел на большие ручные часы. Рука у него была крупная, с широкой жилистой кистью, запачканной желто-бурой ржавчиной.
Уже от двери, натягивая поглубже кепку, он добавил:
— Другого выхода нет. А тут горком и райком нам, шефам, советует пошибче поворачиваться.
«Разговаривает как с маленьким», — оставшись один, подумал Миша и вспомнил вчерашнюю беседу с матерью, затянувшуюся до позднего вечера. Вспомнил, как мать потом присела к походному сундучку, как к столу, и стала писать отцу письмо.
— Я все ему про тебя и про твою поездку… Будто больше писать мне не о чем?
Смущенно улыбаясь, она положила карандаш и снова сказала:
— Миша, колхозники много хорошего говорят о тебе, о Гаврике. Хвалят, благодарят, как больших. Я радуюсь. Хочу, чтоб и отец скорей узнал об этом. Он тебе напишет что-нибудь такое: «Михаил, заработал уважение колхоза, дорожи им…» — И почему-то с тревогой в голосе, но улыбаясь, мать спросила: — Мишка, ты что, стал взрослый, большой?
Казалось, она еще не решила — огорчаться ей по этому поводу или радоваться.
Миша не знал, что ответить.
— Ну и что ж, что большой! Пускай другие так думают, а по мне ты зюзя несчастная! — Мария Захаровна схватила сына в охапку и стала сильными руками катать по мягкой постели, раскинутой на полу дота.
Миша смеялся и, прося пощады, оправдывался:
— Мама, я ж не сказал тебе, большой или маленький!
Побывавший в доте мастер снова заставил Мишу подумать над вопросом: большой он или маленький?
Конечно, он стал взрослее, чем был, но не настолько, чтобы не пожалеть о трубе, которая связывала его с Гавриком в самое трудное и самое интересное время, когда он зарабатывал право на поездку в Сальские степи для себя и для Гаврика.
Сидя в постели, Миша вспоминал о всех тех людях, с которыми встречался в закончившейся только вчера большой дороге. И мир впервые открывался перед его взором как заманчивое степное полотно. Но тот, о ком ему сейчас хотелось больше думать, был Никита Полищук.
Миша достал из-под подушки книжку. По ее обложке все так же вслед за столяром и его сынишкой, глядя им в спину, бежала остромордая, лохматая Каштанка. Дорога, по которой уходили столяр, Федюшка и Каштанка, в воображении Миши терялась в безбрежной степной дали… На грани этой дали неожиданно выросли Никита Полищук и Катя Нечепуренко.
Мише показалось, что Никита и Катя грустно улыбались ему.
«Может, у них горе?» — тревожно подумал Миша.
Но все неожиданно просто разъяснилось: Никита поскреб в затылке и улыбнулся с той же лукавой досадой, с какой он в свое время говорил Мише и Гаврику:
— Жалко, хлопцы, что вашу трубу нельзя до Ольшанки протянуть!
Миша снова посмотрел на трубу и, будто отвечая Никите Полищуку, с улыбкой проговорил:
— Через час трубы не будет. Шеф-мастер найдет ей другое место. Сейчас она послужит нам с Гавриком в последний раз.
Миша прополз в угол дота и, откашлянув в сторону, крикнул в трубу:
— На «Острове Диксоне»! Говорит «Большая земля»!
Опасливо отстранив ухо, он услышал Гаврика:
— «Большая земля», на «Диксоне» восходит солнце. С «Диксона» видно, что конь Тигр подвозит камыш к стройке. Ну, а еще на «Диксоне» собираются в школу… Ну, а у вас?
— То же, что и у вас.
— «Большая», ты же поспешай. Дедушка наш давно уже около плотницкой. Надо же зайти к нему хоть на минутку.
— Обязательно. На «Диксоне», у вас мастер был? — с легкой задумчивостью спросил Миша.
— Конечно, был, — в тон ему ответил Гаврик.
— Значит, встретимся на берегу. И на этом «Большая земля» навсегда заканчивает свои передачи.
…Солнце уже взошло над заливом, над камышовыми займищами донских гирл, когда Миша и Гаврик по крутому суглинистому склону спускались к берегу. С ними шли школьные товарищи. Еще издалека со стороны кузницы и плотницкой до них донесся высокий сердитый голос Ивана Никитича:
— Он на ошибках учится! Золотых слов не топчи! Ты учишься на ошибках, как тот хорек, что у птичницы Анисьи по ошибке три десятка кур передушил!
Вслед за этими словами из-за трактора, стоявшего около самой кузницы, вышли молодой, приземистый и пухлощекий тракторист с промасленной паклей в руках и старый плотник.
Иван Никитич в эту минуту был разгоряченный и легкий, с засученными рукавами на тонких, как палки, руках, с очками на кончике носа.
— Дедушка, жизнь впереди! — вместо приветствия крикнул ему Гаврик, и они оба замахали шапками.
Напряженная, тонкая фигура плотника вдруг обмякла. Отмахнувшись от молодого тракториста, с которым только что жарко ругался, он засмеялся, вскидывая очки с носа на лоб.
— Жизнь-то, ребята, с утра у меня вышла скандальная, а все-таки она впереди! В добрый час! Валите в школу! А на свободе заглядывайте в плотницкую… Милости прошу.
Из школы доносился звон колокольчика. Миша и Гаврик, привыкшие к тому, что звон всегда зовет в дорогу, быстро пошли от мастерской к ошелеванному, под красной крышей дому, стоящему на крутом берегу залива.
Примечания
1
Кила — грыжа.
2
Кырлыга — длинная палка овчара.
3
Вяхли — сетка, концами натянутая на две согнутые хворостины.
