Добился ли Мелвилл успеха в своих поисках? Удалось ли ему достичь универсальных обобщений и решить сложнейшие гносеологические проблемы, над которыми билось его сознание? На эти вопросы, по-видимому, приходится ответить отрицательно. Однако сбрасывать со счета усилия Мелвилла в «Белом Бушлате» никак нельзя. За этим романом последовал знаменитый «Моби Дик», который не мог быть создан без предварительных опытов и проб. Образ «Неверсинка», опутанный сложной сетью символических толкований, не всегда удачных метафор и уподоблений, был необходимой ступенью на пути к бессмертному «Пекоду». Мелвилл исходил из общепринятого в американской маринистике 1840-х годов убеждения, что морская жизнь в принципе сходна с социальной действительностью, и пытался найти такую «формулу» организации современной жизни, которая допускала бы художественное соотнесение с военным кораблем. Отсюда многочисленные эксперименты с понятиями города, государства и мира, которые базировались как на символических и аллегорических образах, имеющих древнейшую традицию (от Библии до Гоббса), так и на художественных открытиях XIX в. (урбанизм в литературе).
Сплошь и рядом читатель наталкивается в «Белом Бушлате» на описания корабельной палубы, выполненные в урбанистических терминах: «Воистину, военный корабль — это плавучий город с длинными проспектами (только вместо деревьев по сторонам его красуются пушки), с многочисленными тенистыми переулками, дворами и проходами; шканцы — прекрасная площадь, парк или плац-парад с большим питтсфилдским вязом в виде грот-мачты с одной стороны и с дворцовым фасадом коммодорского салона — с другой. Или, вернее, военный корабль — это гордый, с гарнизоном город, окруженный стенами, подобно Квебеку, где главные улицы расположены на крепостных валах и мирные жители сталкиваются на каждом углу с вооруженными часовыми».
Городская жизнь становилась характерной и неотъемлемой частью национальной действительности, и с этой точки зрения попытки Мелвилла решить задачу на пути метафорического сближения корабля и города вполне закономерны. Но они, видимо, не удовлетворили писателя. Жизнь города сама по себе вмещала слишком малую часть опыта человечества, и Мелвилл, бросая на полпути городские метафоры, обращался к традиционному уподоблению государства кораблю. В отличие от своих предшественников он не пытался представить государство в образе плывущего корабля, но, напротив, интерпретировал организацию корабельной действительности в терминах государственной жизни.
Особенную сложность и, скажем прямо, наименьшую четкость опыты Мелвилла приобретают там, где в поисках универсальных обобщений писатель обращается к понятиям вечности, вселенной, бесконечности, которые, как правило, окрашены у него мистическим колоритом Ветхого завета. Исследователи Мелвилла, принявшие концепцию Торпа, оказались, по вполне понятным причинам, недостаточно внимательны и чутки к этим аспектам «Белого Бушлата». Так, например, Л. Томпсон усмотрел в образе «Неверсинка» всего лишь «старую затрепанную христианскую аллегорию» (жизнь человека есть путешествие «домой», на небо) и обычную «условность христианской литературы: земля — это корабль, на котором мы плывем; общество представлено пассажирами, командой, офицерами. Наш всемогущий капитан — господь бог»[542] и т. д.
Вполне вероятно, что исходной точкой движения художественной мысли Мелвилла и была традиционная христианская аллегория. Но не более того. Оттолкнувшись от нее, Мелвилл осуществляет целую серию экспериментов. Иногда его поиски идут в направлении модификаций первоначального образа, осложненного понятиями множественности миров и детерминированности человеческих судеб: «Подобно тому как корабль плывет по морям, и земля наша совершает плавание по эфиру. Все мы, смертные, находимся на борту быстроходного, неспособного утонуть фрегата — планеты нашей, — строителем коего был господь бог; но Земля — всего один корабль во флоте Млечного Пути, генерал-адмиралом которого является тот же всевышний. Порт, откуда мы начали свой путь, навеки остался позади. И хотя мы давно уже потеряли из виду сушу, мы веками продолжаем плыть с запечатанным приказом, и назначение наше остается загадкой для нас и наших офицеров; однако конечная наша гавань была предопределена еще до того, как мы соскользнули со стапелей мироздания».
В других случаях Мелвилл напрочь отрывается от исходной посылки, переключая мысль из сферы христианской теологии в область космогонии и навигации, как например в главе XIX: «Да, да! Мы, моряки, плаваем не напрасно, мы обрекаем себя на изгнание из своего отечества, чтобы принять гражданство вселенной, и во всех наших странствиях вокруг земли нас сопровождают эти древние кругосветные плаватели — светила, которые являются и нашими товарищами по кораблю и такими же моряками, что и мы, с той лишь разницей, что они плавают в синеве небесной, а мы в синеве морской».
Разумеется, мы далеки от мысли, что в «Белом Бушлате» Мелвилл завершил свои поиски и нашел уже все те эстетические принципы, которые в полном объеме были развернуты в «Моби Дике». Здесь еще нет системы взаимодействующих символов, которая оказалась столь эффективной при решении основных философско-художественных задач в знаменитом романе о Белом Ките. Однако ясно, что Мелвилл постепенно нащупывал путь к этой системе, и «Белый Бушлат» — наглядное тому подтверждение. Представляется справедливой точка зрения Леона Хоуарда, который в своей монографии о Мелвилле писал, что «его (Мелвилла, — Ю.К.) новое понимание того, что он впоследствии назовет широкой „значительностью“ каждого отдельного предмета или события, сделало его военный корабль более удачным воплощением мира, нежели Мардийский архипелаг»[543]. Еще более прямо, хотя и лаконично говорит об этом У. Пломер в предисловии к «Белому Бушлату». Он полагает, что мир военного корабля у Мелвилла — это микрокосм, созданный «протестующим романтиком, который никогда не мог примириться ни с жизнью, ни с миропорядком вообще, ни с цивилизацией, продуктом которой был он сам»[544].
8
Утверждение, что «Моби Дик» — философский роман, а «Белый Бушлат» — нет, давно стало общим местом. В общем справедливое, оно нуждается все же в одной существенной оговорке. Философские проблемы, поднятые Мелвиллом в «Моби Дике», привлекли к себе внимание писателя не в тот момент, когда он принялся за работу над романом, но значительно раньше. Мелвилл обдумывал их долго, и следы его размышлений легко обнаруживаются как в «Марди», так и в «Белом Бушлате». Один из центральных вопросов, составляющих краеугольный камень философской структуры «Моби Дика», — это вопрос, касающийся «общего закона», «высшей силы», управляющей жизнью природы и общества[545]. Решение этого вопроса предполагало в первую очередь исследование и оценку существующих, а точнее говоря, господствующих нравственно-философских представлений. Естественно и неизбежно Мелвилл должен был обратиться к рассмотрению христианской доктрины, как наиболее широко распространенной и повсеместно (в рамках христианского мира) признанной. И, если «Белый Бушлат» в целом (с точки зрения жанровых и иных признаков) не может считаться философским романом, он все же несомненно содержит в себе элементы художественного исследования некоторых аспектов христианской нравственности и ее отношения к человеческой истории.
В том, что «Белый Бушлат» содержит в себе элементы подобного исследования, сегодня никто уже не сомневается. Этот факт прочно и незыблемо установлен специалистами (Л. Томпсон и У. Бразвелл), посвятившими свои труды изучению религиозных воззрений Мелвилла[546]. Однако пути движения мелвилловской мысли и способы ее художественного воплощения нуждаются в дополнительном изучении.
Мысль Мелвилла в «Белом Бушлате» развивается своеобразно и, на поверхностный взгляд, непоследовательно, что нередко ставит специалистов в тупик. С одной стороны, он как будто бы признает нравственную догматику христианства, и значительная часть его сокрушительной критики действительности строится на демонстрации несоответствия жизненной практики нравственным принципам Нового завета. Особенно это характерно для тех страниц романа, где говорится о самом существовании военного флота, о различных общественных установлениях и особенно о войне, как о явлении, неизменно сопутствующем человеческой истории, хотя она со всех точек зрения — «пощечина здравому смыслу и христианскому учению; все связанное с ней предельно глупо, несовместимо с христианством, преисполнено варварства, жестокости, и припахивает островами Фиджи, людоедством, селитрой и дьяволом». С другой стороны, Мелвилл сплошь и рядом иронизирует над христианскими догмами, остроумно обнажая их несостоятельность, непоследовательность и полную неприменимость в жизни. Как замечает Томпсон, Мелвилл постоянно «позволяет своему повествователю высказываться в духе набожного восхваления общепризнанных христианских идей, но в то же время он ухитряется вложить в эти речи… скрытый и зловещий смысл, который по сути своей имеет антихристианский характер»[547]. И Бразвелл, и Томпсон сходятся на том, что позиция Мелвилла относительно христианской доктрины (в «Белом Бушлате») представляет собой своего рода антикальвинистскую реакцию, запоздалую отрыжку унитарианства. По мнению Томпсона, Мелвилл подвергает осмеянию именно «основные посылки кальвинистской теологии, представленные (в ортодоксальной интерпретации) в „Книге Бытия“, имеющей целью освятить чистые атрибуты бога и оправдать его поведение относительно людей, объяснить, как Зло появилось в мире, и как Бог позволил Сатане искушать человека, и почему Бог потакал Сатане, чтобы великое Добро сделалось от великого Зла; наконец, — оправдать самодовольный оптимизм, присущий христианской доктрине, согласно которой „все в мире соединяется на благо тем, кто любит Бога“»[548].
