— Ну, дальше.
— Два-три раза я поднимался на четвертый этаж, но ничего особенного не видел и не слышал. С таким же успехом я мог бы слоняться ночью по церкви.
Перуанцы вернулись около трех часов ночи — ужинали в «Максиме». А до того они побывали на премьере кинофильма на Елисейских полях. Они живут совсем по-парижски.
Ну вот и все, что было ночью. Уж действительно можно сказать, что ни одна собака не пробежала, потому что во всем доме никто не держит животных, кроме перуанцев — у них попугай.
Да, я, кажется, не сказал, что Фердинанд — метрдотель Парандонов, отправился спать в десять часов, а кухарка ушла в девять.
Утром первым явился Фердинанд — в семь часов. Он вышел со двора и отправился в закусочную на Цирковой улице, где всегда пьет кофе. Не было его с полчаса. За это время пришли кухарка и уборщица Маршан. Шофер — он живет в комнате над гаражом, рядом с Фердинандом, — поднялся в квартиру Парандонов, там ему дают завтрак.
Я не сразу записал все это; и потому записи не очень-то в порядке. За ночь я раз десять подслушивал под дверью Парандонов, и ничего не было слышно.
Шофер, как всегда по утрам, вывел хозяйскую машину во двор и давай драить ее…
Лапуэнт сунул блокнот в карман:
— Вот и все, патрон. Потом пришел Жанвье, я представил его Ламюру, а оказалось — они уже знакомы. И я ушел.
— Ну, теперь ступай скорее спать, голубчик.
Через несколько минут в коридоре прозвучит сигнал на утренний рапорт. Мегрэ поспешно набил трубку, вскрыл конверты и наскоро просмотрел почту.
На душе у комиссара стало легче. И было от чего!
А все же у Мегрэ сосало под ложечкой, и его не оставлял какой-то смутный страх.
У начальника разговор шел главным образом о сыне одного министра, попавшем в четыре часа утра в автомобильную катастрофу. Дело заключалось не только в том, что парень был пьян, а еще и в том, что если бы назвали фамилию сопровождавшей его девицы (которую пришлось отправить в больницу), это вызвало бы скандал. Водитель, на машину которого молодчик наехал, погиб на месте.
— Какие соображения по этому поводу у вас, Мегрэ?
— У меня? Да никаких, господин начальник.
Как только дело касалось политики или кого-либо с ней связанного, комиссара как ни бывало. Он умел напускать на себя отсутствующий, почти глуповатый вид.
— Надо же все-таки найти какой-то выход из положения… Пока еще газеты не знают, но через час-другой все станет известно.
Было десять часов. Зазвонил настольный телефон. Недовольный начальник снял трубку:
— Да, здесь…
И кивнул Мегрэ.
— Вас.
У комиссара сжалось сердце. Еще не донеся трубку до уха, он уже понял, что на авеню Мариньи что-то произошло. И в самом деле он услышал голос Жанвье. Тот говорил приглушенным, каким-то сдавленным голосом:
— Это вы, патрон?
— Я… Ну, кого?
Жанвье сразу же понял смысл вопроса:
— Секретаршу.
— Умерла?
— Да. Что поделаешь.
— Застрелили?
— Нет, втихую… Никто даже не заметил… Врача еще нет… Я звоню, а сам даже не знаю никаких подробностей, я был внизу. Тут рядом мосье Парандон, он совершенно подавлен… С минуты на минуту ждем доктора Мартена.
— Закололи?
— Перерезали горло.
— Еду.
Начальника и сотрудников удивили волнение и бледность Мегрэ. Ведь на набережной Орфевр, в частности в уголовном отделе, убийство — самое привычное дело.
— Кого там?
— Секретаршу Парандона.
— Невропатолога?
— Нет, брата его — юриста… Мне писали анонимные письма…
Не вдаваясь в подробности, комиссар выбежал из кабинета и бросился в комнату инспекторов.
— Где Люка?
— Здесь, патрон.
Мегрэ обвел глазами помещение:
— Торранс… Так… Оба — со мной.
Люка, знавший о письмах, спросил:
— Значит убили-таки?
— Да.
— Парандона?
— Секретаршу… Вызывай туда Моэрса с его группой… Я звоню в прокуратуру.
Всегда одна и та же волынка. Теперь, вместо того чтобы работать, придется битый час объясняться с помощником прокурора и следователем.
— Двинулись, ребята.
Он был так угнетен, будто это произошло с кем-то из родных. Он никак не предполагал, что из всего окружения мосье Парандона жертвой окажется мадемуазель Ваг. Девушка понравилась комиссару. Ему понравилось, как смело и просто она говорила о своей связи с патроном. Он понял, что, несмотря на разницу в возрасте, она страстно предана мосье Парандону, а это, может быть, и является одним из проявлений истинной любви.
Почему же убили именно ее?
Он втиснулся в черную малолитражку, Люка сел за руль.
Когда машина тронулась, толстяк Торранс, сидевший позади, спросил:
— А в чем там дело?
— Сам увидишь, — пробурчал Люка, понимая состояние Мегрэ.
А тот даже не замечал ни улиц, ни прохожих, ни все больше зеленеющих деревьев, ни грузных автобусов, едва не задевавших полицейскую машину.
Мысленно он был уже там. Ему представлялась комнатка мадемуазель Ваг, где накануне в этот же час она сидела у окна. Девушка смотрела ему прямо в глаза, словно предлагая убедиться в своей правдивости. И если она при ответе колебалась, то лишь оттого, что старалась быть точной.
У подъезда уже стояла машина районного комиссара полиции. Видимо, ему сообщил Жанвье… Ведь что бы ни случилось, на все есть установленный порядок.
Ламюр со скорбной физиономией стоял в дверях своей роскошной швейцарской.
— Кто бы мог подумать… — начал он.
Мегрэ, не отвечая, промчался мимо него на лестницу — лифт был где-то наверху. Жанвье ждал его на площадке. Инспектор ничего не сказал, он тоже понимал настроение начальника.
Мегрэ даже не заметил, как Фердинанд, стоявший на своем посту, будто ничего не Случилось, забрал у него шляпу.
Комиссар бросился в коридор, мимо кабинета Парандона, в комнату мадемуазель Ваг. Дверь была открыта. Сначала он увидел только двух мужчин: Ламбийота — районного комиссара, с которым ему не раз приходилось встречаться, и одного из его сотрудников.
Ему пришлось взглянуть на пол, почти под столик в стиле Людовика XIII, за которым обычно работала мадемуазель Ваг.
На девушке было легкое, цвета незрелого миндаля платье, надетое, конечно, впервые в этом сезоне, потому что вчера и позавчера Мегрэ видел ее в синей юбке и белой блузке. Он тогда еще подумал, что, видимо, это у нее нечто вроде формы.
После нанесения раны она, должно быть, упала со стула, и тело ее неестественно согнулось почти пополам. Горло зияло, из раны вытекла масса крови, еще даже не успевшей свернуться.
Мегрэ не сразу сообразил, что Ламбийот пожимает ему руку.
— Вы знали ее?
Он с изумлением наблюдал за Мегрэ — тот был совершенно потрясен видом мертвого тела.
— Да… Знал… — ответил комиссар хриплым голосом.
И кинулся в соседний кабинет, где натолкнулся на Жюльена Бода с красными, опухшими глазами. От него пахло спиртным. На столе стояла бутылка коньяка. Тортю сидел на своем месте, подперев голову руками.
— Это ты ее увидел?
«Ты» прозвучало совершенно естественно, потому что долговязый швейцарец будто сразу превратился в мальчишку.
— Да, мосье.
— Ты что-нибудь слышал? Она не кричала? Не стонала?
— Нет, даже не…
Он говорил с трудом. В горле у него стоял ком, из синих глаз ручьем текли слезы.
— Простите, первый раз в жизни.
Он словно ждал этой минуты, чтобы разрыдаться, и поспешно вытащил из кармана платок.
— Я… Минутку… Простите…
Стоя посреди комнаты, он громко рыдал спьяна и почему-то казался выше своего роста… Вдруг раздался слабый сухой звук — это Мегрэ с такой силой стиснул в зубах черенок своей трубки, что он сломался. Головка упала на пол, он поднял ее и сунул в карман.
— Ох, простите меня… Никак не могу удержаться…
Бод перевел дыхание, вытер глаза и бросил взгляд на бутылку коньяка, но налить не решился.
— Она приходила сюда минут десять десятого, приносила бумаги на сверку… И куда же это я их задевал? Это — протокол вчерашнего совещания с примечаниями и ссылками… Наверно, я их оставил у нее… Ах, нет, вот они, на столе…
Судорожно скомканные бумаги.
— Она сказала принести их обратно, когда я кончу… Я пошел…
— В котором часу?
— Не знаю… Наверно, я проработал около получаса… Мне Это было интересно и приятно. Я с удовольствием работаю для нее… Ну вот, прихожу… смотрю… и не вижу ее… а потом-как глянул на пол…
Тут Мегрэ сам налил ему немного коньяку. Наверно, Фердинанд принес сюда стакан.
— Она еще дышала?
Бод покачал головой. Вошел Торранс.
— Прибыли из прокуратуры, — доложил он.
— Вы тоже ничего не слышали, мосье Тортю?
— Нет.
— Вы совсем не выходили отсюда?
