Косыгин не просто «пришелся ко двору», он воспитывался, взращивался в советской системе, а потому уже к концу 1930-х годов стал ее частью, не сомневаясь в ее правоте и незыблемости и, может быть, «победе коммунизма в отдельно взятой стране»…
Только этим можно объяснить то, что долгое время он, когда-то кооператор и последователь идей нэпа, был бесспорным сторонником экономики мобилизационного типа (в широком смысле этого определения).
Плановость экономики, государственный интерес, государственный контроль и учет, полный отказ от идей частной собственности и прочее, и прочее, и прочее стали для Косыгина как для советского управленца приоритетными вехами. Да, политиком он не стал, но стал «крепким хозяйственником», которого ценили не только коллеги, но и недоброжелатели, и эта оценка, его профессионализм, по сути, сохранили его и его семью от многих социальных перипетий.
В важность экономики мобилизационного типа Косыгин еще больше уверовал и укрепился в условиях Великой Отечественной войны 1941–1945 годов и восстановительного периода — время, которое, несомненно, повлияло на его жизнь, — когда обстоятельства требовали жесткой централизации всего и вся, и в первую очередь — управления хозяйственным комплексом.
Осознание того, зачем, что и почему необходимо менять в экономике, складывалось шаг за шагом, перманентно, с постепенным пониманием того, что изменения — и в национальном хозяйстве, и в обществе — необходимы…
Решающую роль в подобном осознании сыграла общественная оттепель, охватившая страну с конца 1950-х годов… Это время, когда появилась возможность не опасаться за высказывание нонконформистских идей, правда, если они не переходили определенной черты. И это был период не только зарождения диссидентского движения, но и время, когда и в верхах власти шли жаркие дискуссии о том, как «нам реорганизовать…»
Первые лица государства, справедливости ради скажем — далеко не все, не чурались новых идей и предложений, не прятались от споров и критики, не сторонились Запада и его успехов и даже (даже!) призывали, с оговорками, у него учиться…
Одним из таких «продвинутых» первых лиц советского государства был и Алексей Николаевич, перешагнувший 50-летний рубеж жизни… Он принял — но далеко не сразу и не все — «оттепельные» идеи, такие, как важность изучения зарубежного опыта в управлении экономикой, изучение и освоение технических новинок, интерес к инженерной мысли, к новым технологиям, к идеям прямого взаимодействия производства и науки…
И в этом вновь проявились индивидуальные черты характера Косыгина: оставаясь сторонником идей патернализма, он осмыслил и осознал необходимость реформ: время, общество, производство не могут «ходить по кругу». «Идея круга» (по сути «милитаризационной» экономики) самодостаточна, но порочна… Отставание в этом случае неизбежно… Как и следующий за ним коллапс…
Что и как реформировать и каким — с учетом незыблемости идеологических установок — образом? Самый сложный вопрос, вокруг которого с конца 1950-х и до середины 1960-х годов было «поломано много копий»… Как «впрячь в одну телегу ломовую лошадь и трепетную лань» — плановость и хозяйственный расчет, ориентированный в первую очередь на рынок? Идеи социализма и ставку на товарно-денежные отношения? Можно было, конечно, оговориться, что в СССР эти самые товарно-денежные отношения приобретают особый смысл, ничего не имеющий общего с капиталистическим миром… Но это всего лишь отговорка…
Косыгин предложил свое видение реформирования хозяйственного механизма, и, как бы он ни ссылался на социалистическое мировоззрение, в его парадигме социализм в конце концов сводился к обязательному, но не определяющему все и вся атрибуту…
Что-то подобное происходит в современном Китае…
Итог. Реформы в России, особенно в экономике, оцениваются, такова уж традиция, как правило, «диалектически»: и хорошо, и плохо…
И «косыгинская реформа» не стала исключением — в ее анализе царит мозаичность оценок, их разнообразие порой не просто удивляет, оно поражает: от абсолютного одобрения до полного неприятия, от признания восьмой пятилетки едва ли не «золотым временем советской экономики» до ее характеристики как начальной точки ухода страны «в полную нищету» времен «перестройки»…
* * *
Все эти вопросы работали на разрешение одной задачи: почему Косыгин был всегда «второй»?
«Призвание»? Отсутствие карьерной цепкости? Нежелание вмешиваться в какие-либо «подковерные схватки»? Желание оставаться в личине «человека в футляре»? Человек, живущий по принципу «не высовывайся», или очень осторожный, но умеющий — по необходимости — «показывать зубы»?
Наверное, все «в комплексе».
Однако сам не рвался «в битву»… Как не был, так и не стал «борцом».
Это одновременно и плохо, и хорошо.
Почему — хорошо?
Гарантия самосохранения.
Почему — плохо?
Был «шпыняем» со всех сторон, в первую очередь со стороны «силовиков», не мог сколотить «своей команды», и даже те, кого он считал своими сторонниками, предавали его.
«Второй» он всегда «второй», всегда подотчетен «первому», даже если интеллектуально он выше «первого» на голову, он всегда зависим от «первого». А если «второй» еще и более талантлив и профессионален в своей области, чем «первый», и это заметно всем и каждому, то зависть неизбежна и она выливается в паранойю.
Косыгин, вольно или невольно (скорее — второе), но всем своим видом, поведением демонстрировал, что он действительно профессионал-управленец, хотя порой идеологические рамки не давали ему развернуться, порой демонстрировали — и не только у Косыгина — отрыв от реальности. (Чем еще объяснить многие его пассажи, например о роли рабочего класса в Афганистане?) Причем рамки эти — результат его взращивания в советском обществе… «Ничего личного», как говорится.
Но Косыгин по праву считался «первым» среди «вторых». И это его устраивало? Думаю, что — да!
Но с другой стороны, что же, Косыгин — человек, начисто лишенный амбиций? Думается, вопрос в другом: насколько тщательно скрывалось самомнение или насколько процесс пускался на самотек — получится или нет…
Он был убежден — он «первый», хотя и среди «вторых», а признание… а признание будет…
На первые роли никогда не рвался (или, по крайней мере, не проявлял такого желания и такой прыти). Но и безвольным не был, характером он, несомненно, обладал.
И еще одно. Косыгин — человек, порожденный и воспитанный своим — советским — временем, но в силу природного таланта и природного характера вырвался вперед из когорты советских руководителей второй половины 1960-х — 1970-х годов. Вырваться-то вырвался, но реализовать себя так и не смог…
В этом-то и заключается феномен Косыгина…
* * *
В одну и ту же реку нельзя вступить дважды.
Так и с косыгинскими реформами: их невозможно повторить, изменились время, люди, обстоятельства. Сама страна изменилась!
Но о них важно помнить, важно изучать. Почему и зачем? Да чтобы не повторять больше тех ошибок, которыми так богато наше прошлое. Чтобы лучше понимать тех, кто действительно хочет «преобразовать» страну и общество, причем — без войн и революций…
В противном случае вновь и вновь будут звучать слова Бориса Годунова, вложенные в его уста Александром Пушкиным: «Они любить умеют только мертвых»…
Использованные источники и литература
Источники
Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ)
Ф. А-259. Совет министров РСФСР.
Ф. А-374. Государственный комитет РСФСР по статистике (Госкомстат РСФСР).
Ф. А-385. Верховный Совет РСФСР.
Ф. А-411. Министерство финансов РСФСР.
Ф. Р-5446. Совет министров СССР.
Ф. Р-7523. Верховный Совет СССР.
Ф. Р-6822. Совет по эвакуации при Совете народных комиссаров СССР.
Ф. Р-8131. Прокуратура СССР.
