— Встаньте перед цирком Плача!
— Вам не обязательно выполнять приказы абинов! — произнес Сан-Франциско. — Обращаюсь к вашей милости, к вашей человечности. Отпустите трех гоков и Феникс, а со мной делайте что хотите!
— Еще одно подобное слово, защитник гоков, и я пробью тебе сердце световым лучом! Становись вместе с другими!
Жек бросил взгляд назад. Дно цирка Плача лежало тридцатью метрами ниже. Он не видел никакой тропинки, никакого прохода, никакого входа в туннель. Он решил, что их столкнут вниз — или заставят прыгнуть — в пустоту и при падении они переломают себе кости. Эта мрачная перспектива не мешала ему быть совершенно спокойным, словно отчужденным от самого себя. Словно его не касалась пьеса, которая разыгрывалась на этой белой равнине и в которой он был одним из главных героев. Отрешился ли он от собственной смерти? Он спросил у призрака па Ат-Скина, нет ли у него подходящей пословицы, но призрак продолжал смотреть на него с состраданием и издевкой. Огоньки сожаления вспыхивали в глазах призрака ма. Он понял, что причинил им много горя, и мысленно попросил у них прощения.
Один из охранников достал ключи и отомкнул цепи. Холод или, быть может, страх, что осужденные, охваченные гневом, схватят его за шею и скинут в цирк Плача, делал его движения неловкими. Он не стал собирать цепи, сняв последнее кольцо. Поспешил занять место в ряду остальных и поднял ружье с земли.
— Раздевайтесь!
Сан-Франциско бросил отчаянный взгляд на Жека и Феникс. Он яростным движением расцепил застежку плаща, и тот с легким шуршанием соскользнул на лед.
— Разрешите ребенку оставить комбинезон! — бросил Марти, который уже снял хлопковое белье.
Новое поведение молодого сиракузянина было непонятным Жеку: тот вдруг решил помочь ему. Он не только не воспользовался сном мальчугана, чтобы задушить его, но и отдал в камере свою одежду, а теперь защищал перед стражами. Может, Марти изгнал демона, сидевшего в нем? Или Жек придумал всю эту историю?
— Ребенок или нет, все равно он поганое отродье!
— Какая вам разница? — переспросил Марти. — Через несколько недель вы попадете в небесный Жер-Залем, и поганые расы не смогут вам навредить...
— Вместо того чтобы хитрить, проклятый гок, помог бы ребенку раздеться! Если через полминуты он не будет голым, я продырявлю вам обоим голову и сердце!
Вероятность выживания — 0,00001 %. Новое решение. Марти подошел к Жеку, быстро развязал тесемки, державшие кожаное пальто, снял с него сапоги, расстегнул пуговицы комбинезона, стянул его через голову мальчугана.
И тут же невероятный, жгучий холод охватил маленького анжорца. Ему показалось, что его пронзили тысячи раскаленных добела лезвий. Холод поднимался по ногам, проникал в живот, легкие, плечи, руки... Невидимый и жестокий спрут раздирал его, чтобы воцариться внутри, дробил его существо на тысячи ненужных обломков, изолировал каждую его клетку, заковывая в ледяной панцирь. Жек не осмеливался пошевелиться, опасаясь, что его ноги и руки разлетятся в щепки, словно сухое дерево, не осмеливался дышать из страха, что мороз обратит кровь в лед и перекроет артерию и трахеи.
Теплая волна окатила его спину и плечи. Феникс прижалась к нему, обняв его. Щупальца спрута отступили перед благостным, живым теплом, лучившимся из груди и живота молодой женщины. Но исход битвы не оставлял сомнений, ибо время работало на холод, который проникал во все щели, через ноги, через руки, облизывая обнаженную кожу.
— В цирк! — крикнул страж.
Световые лучи вспучили лед в нескольких шагах от обнаженных осужденных. Сан-Франциско и Феникс схватили Жека за руки — ужасное чувство надрыва, когда она отошла от него! — и двинулись к краю впадины. Они не прыгнули в бездну, как думал Жек. Сан-Франциско посадил его на колени и поехал вниз по склону, который оказался не очень крутым.
Бывший первый помощник «Папидука» набрал скорость и не смог удержаться в сидячем положении. Шершавый лед раздирал кожу его ягодиц, спины и шеи. Выступ отклонил его в сторону. Жека вырвало из его объятий, он покатился, бешено заскользил вниз и с силой ударился о лед пятнадцатью метрами ниже. Толстый слой снега немного смягчил удар, но у него перехватило дыхание, холод сковал его движения, и он не смог встать.
— Двигайся, Жек! — завопил Сан-Франциско.
Он умело приземлился метрах в двадцати от мальчугана. Капли крови, вытекавшие из его царапин, мгновенно обращались в лед. Феникс, Робин и Марти один за другим приземлились на дне цирка Плача.
— Двигайтесь! Двигайтесь! — повторяла женщина, помогая подняться старому сиракузянину, ошеломленному падением.
— Зачем? — вздохнул Робин. — Несколько секунд отсрочки перед окончательным исходом...
— Сурата Новой Библии говорит: Живи, живи еще один день, живи еще несколько минут, живи еще несколько секунд: эти мгновения могут в любое время стать вечностью... Двигайтесь!
Робин начал подпрыгивать на месте, не столько подчиняясь ей, сколько следуя своим убеждениям. Его стопы топтали снег, но уже ему не принадлежали, превратившись в далекие и нечувствительные отростки худого тела, скелета, обтянутого ломкой морщинистой кожей.
Жек слышал голос Сан-Франциско как во сне, но не имел ни силы, ни воли пошевелить конечностями. Толстый снег был уютным матрасом, который обжигал все его тело. Это было похоже на глубокий сон, с той разницей, что мальчуган прекрасно понимал: из этого путешествия ему не вернуться. Другой голос, внутри него, требовал собрать всю энергию, пересилить холод, встать на ноги. Речь не шла об инстинкте выживания, этой тревожной сирене, которая автоматически включалась, когда смерть подбиралась слишком близко. Это было что-то едва ощутимое и невероятно могучее, величественная песня, доносившаяся из глубин пространства...
Встань и погляди на небо, Жек...
Что-то подняло его со льда, коснувшись щеки, спины, плеч, торса...
Погляди на небо, Жек...
Он слышал шепот, стоны, крики, которые словно пробивались сквозь толщу воды.
Погляди на небо...
Его голова упала набок, щеку и висок облизало робкое пламя.
На небо...
Горячие волны проникли в его череп и растеклись по всему телу. И только теперь он по-настоящему ощутил холод, невыносимые подергивания кожи, ужасную боль в костях, во всех внутренностях, в мышцах. Холод проникал в пальцы, застывал под ногтями. Поскольку малыш не сопротивлялся, холод беззвучной тенью накрывал его, не считая нужным мучить свою жертву, пока не унесет ее. Но он кусал, царапал, рвал на части, как только сталкивался с теплом, своим главным врагом, когда ему приходилось отступать с той территории, которую он, казалось, окончательно захватил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
