Боль оживила Жека. Он открыл глаза. И вначале заметил коричневые, серые и черные пятна, которые кружили над ним. Потом зрение стало четче. Несколько секунд ему казалось, что на него напал трехголовый и шестилапый зверь. Потом он узнал Сан-Франциско, Феникс и Робина, которые растирали ему голову и грудь. Ощущение было странным от разницы между явно сильными ударами, которые они наносили, и едва заметными покалываниями в его заледеневшей коже. Кто-то задвигался под ним, и он сообразил, что лежит на Марти, который растянулся прямо на снегу.
— Он открывает глаза! — сказала Феникс.
— Не останавливайтесь! — крикнул Сан-Франциско.
— Зачем? Зачем? — пробормотал Робин.
Грудь Феникс подпрыгивала при каждом ударе. По ее бронзовой коже растекалась бледная тень, подчеркивая черные волнистые волосы. Из посиневших губ вырывался парок, тут же превращаясь в плотное облако тумана. Ее движения замедлились.
— Мне холодно... Я больше не могу... — простонала она.
— Борись! — потребовал Сан-Франциско. — Займемся тобой, как только закончим с Жеком!
Хотя его спина и ягодицы были в контакте со снегом, Марти не чувствовал холода. Демон имплантировал в мозг своего человека-носителя постоянное ощущение тепла. Люди не знали о фантастическом потенциале своего мозга. Одурманенные чувствами, окнами, которые открывались во внешний мир, они отказывались от исследования и овладения сложной механикой внутреннего мира. Именно это позволило посланцам Гипонероса проскользнуть под броню и превратить человека в обычное, уязвимое существо. Укрывшись в мозгу, демон ощущал — не совсем верное понятие — некоторое снисхождение к своему носителю. Чисто логические данные, вероятно, размазывались эмоциями, импульсами, мыслями человека, в котором он сидел. Он был жертвой колдовского обаяния сотворенного мира, материи, форм, волн, воздействующих на вакуум. Кожа его носителя соприкасалась с кожей Жека, человека истоков, и, быть может, все объяснялось именно этим.
Уставшая, замерзшая, деморализованная Феникс упала на снег.
— Вставай! — завопил Сан-Франциско.
Он черпал последние запасы воли, но уже не чувствовал ног и понимал, что конец близок.
— Зачем? — в последний раз пробормотал Робин. Старый сиракузянин тоже упал. На его белой как снег коже выделялись синие вены.
— Прощай и прости, принц гиен...
Сан-Франциско отвернулся от Жека и улегся на Феникс. Ему не удавалось раздвинуть пальцы ее рук, чтобы просунуть свои. Она еще держала глаза открытыми, а на ее бледно-синих губах застыла улыбка. Он унесет с собой образ ее безмятежного лица, исцарапанного, но прекрасного... Такая сильная любовь, что она пересечет страну смерти... Мирная тишина накрыла цирк Плача. Золотые стрелы Домового-4, самого большого из четырех солнц Неороп, воспламенили горизонт.
Гляди на небо, Жек...
Ожив от тепла, исходящего от Марти, мальчуган поднял глаза к лазурному небу. И увидел, что небесная равнина покрылась кометами с огненными хвостами.
Княжеская стража не верила своим глазам. Столпившись на краю провала, они наблюдали за медленной агонией осужденных, чья тщетная борьба с холодом забавляла их. Они уже заметили белые силуэты снежных медвигров, которые один за другим выходили из укрытий и неспешно трусили в сторону людей, отданных на съедение. Все проходило, как обычно — до момента, когда из ниоткуда возникло множество огненных комет, разрисовавших арабесками все небо.
Они слышали странное, колдовское шуршание, доносившееся из бескрайней бездны.
Песнь космоса, танец комет...
Десятки колонн голубого света медленно спустились с небес и оказались на льду цирка Плача, наполнив его светящимися кругами.
Ветры света...
— Черт подери! — выдохнул один из стражей. — Пророческие знаки!
— Космины должны были приземлиться в цирке Исхода! — прошептал второй.
— Надо предупредить абинов! Турин, Амстердам, Монтевидео, берите буер и неситесь в Элиан!
— Я не из твоего племени и не подчиняюсь твоим приказам! — возразил Амстердам.
— Я остаюсь здесь! — поддержал его Турин. — Я хочу присутствовать при посадке космин...
— А твои родные? Твоя жена? Твоя дочь?
— В любом случае у нас нет времени проделать путешествие туда и обратно. Согласно Новой Библии передышка небесных странниц продолжается всего несколько секунд...
Темное облако внезапно заслонило небо.
Турин бросил светомет на землю, стянул сапоги, комбинезон, шерстяное белье и заскользил по склону цирка. Десяток стражей последовали его примеру. Остальные, ощущая внезапную смертельную усталость, отказались от шанса попасть в светоносный Жер-Залем и предпочли остаться на ледяном Жер-Залеме. Избранному народу придется ждать еще восемь тысяч лет...
Невероятная туча черных, шумных птиц закружила над впадиной, затмив свет Домовых. И свет голубых колонн стал еще ярче во внезапно обрушившейся ночи.
Дикие медвигры, словно напуганные тьмой, пустились в бегство по льду цирка Плача. Их могучие когтистые лапы вздымали снежные фонтаны.
Глава 18
Тау Фраим совершил свое первое чудо, когда ему исполнилось пять лет. Он спрятался в аквасфере связи, которая снабжала остров Пзалион предметами первой необходимости, просидел в трюме семь дней и семь ночей без пищи и воды, потом тайно выбрался на причал порта Коралиона. Оттуда он направился в крейцианский храм, смешался с толпой, которая присутствовала на еженедельной службе стирания. Он осознал, в какую бездну мук посланцы Гипонероса погружали его человеческих братьев. Он решил стереть стирание. Он проник в каждый мозг и восстановил в нем суверенное мышление. Так он вернул людей на путь их истоков. И они открыли глаза и увидели скаитов и крейциан такими, какими они были на самом деле: демоническими существами, чудовищами, чьей единственной целью было уничтожение человеческих рас и поля творения. Они горько оплакали самих себя, и их охватил огонь гнева.
Тау Фраим угнал аквасферу и вернулся на остров Пзалион. Его ждали мать и отверженные, которых опечалило и обеспокоило его исчезновение. Он успокоил их речами, потом взобрался по опоре и отправился играть со своими друзьями, коралловыми змеями.
Девять евангелий Эфрена. «Дела и чудеса Тау Фраима»
Сердца изгоев острова Пзалион не лежали к работе. Выгребные ямы были переполнены, ожидающие починки сети скапливались на скалах, нависавших над бухтами, людям стало не хватать свежей рыбы и ракообразных, отходы заполняли заброшенные пещеры... Островитяне перестали собираться на площади, чтобы воспеть пионеров Манула Эфрена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
