— Конечно же, это 1812 год, — медленно проговорила она. — Это, должно быть, батарея Раевского, здесь войска Барклая де Толли, это корпус князя Багратиона, когда они сошлись лицом к лицу с французскими маршалами Мюратом и Неем. А вот и сам Наполеон. Это битва при Бородино!
— Ура! — ответил он. — Давайте я вам покажу, где лежат наши документы.
Он открыл еще одну стальную дверь, ведущую в огромное пространство, заставленное металлическими шкафами, где хранились сотни тысяч пронумерованных папок.
— Многие из этих документов будут засекречены и после нашей смерти. Это работа всей моей жизни, я бы ничего не показывал, если бы считал, что это как-то угрожает безопасности нашей Родины. А ваше исследование — всего лишь сноска, хотя и весьма интересная. Присаживайтесь за мой стол, сейчас я найду ваши материалы.
— Почему вы мне помогаете? — спросила она.
— Только в качестве одолжения уважаемому товарищу архивариусу, моему дяде. Да, Кузьма мой дядя. Мы потомственные архивариусы, мой отец работал в государственном архиве, там же работал мой дед.
— Великая династия архивариусов, — заметила Катенька.
— Между нами говоря, именно так я и считаю! — засиял от радости Щеглов, золотые зубы сверкнули в электрическом свете. — Вы не можете делать пометки даже в своей записной книжке. Не забывайте, девушка, ничего из этого не должно быть опубликовано. Согласны?
Катенька кивнула и села за стол. Он взял тоненькую бежевую папку с книжной полки, открыл ее, послюнил палец и перевернул несколько страниц.
— Сцена первая. Пронумерованный список из 123 фамилий, подписанный Сталиным и другими членами Политбюро 9 января 1940 года.
Катенькино сердце затрепетало. Список смертников.
Щеглов, что-то бормоча, вел пальцем вниз по списку.
«82. Палицын И. Н.
83. Цейтлина-Палицына А. С.
84. Бармакид Мендель».
Она увидела, что список, адресованный Сталину и членам Политбюро, был подписан зелеными чернилами, аккуратным мелким почерком:
«Л. П. Берия, наркомвнудел СССР».
Щеглов вел пальцем по небрежным пометкам возле напечатанных фамилий:
«Согласен. Молотов
Раздавить этих предателей, как гадюк. Я голосую за высшую меру! Каганович
Пристрелить этих шлюх и негодяев, как собак. Ворошилов
Всех расстрелять. И. Сталин».
— Значит, их приговорили к расстрелу, — сказала она. — Но их…
— Сцена вторая. — Щеглов с улыбкой бросил документ через стол, потом повернулся к книжным полкам, несколько секунд кое-что искал, прежде чем дать ей служебную записку, от которой веяло пронзительной тоской, грязными столами, жирными пальцами и горькой тюремной правдой.
«Коменданту спецобъекта № 110 Голышеву
От 21 января 1940 года
Сообщите майору В. С. Блохину, начальнику расстрельной команды, что нижеперечисленные заключенные приговорены к расстрелу…»
Внизу шел список из 123 фамилий. Сашенька с Ваней шли в самом начале. Толстыми красными нитками к документу были прикреплены более ста бумажных полосок с пометками о приведении приговора в исполнение, с именами и датами.
Ее руки задрожали: она нашла бумажку Вани Палицына.
«По приказу замнаркома тов. Кобулова мы, нижеподписавшиеся… 21 января 1940 года… в 04.41… привели приговор в исполнение…»
И дальше закорючка полупьяного непосредственного исполнителя приговора: «В. С. Блохин». Катенька слышала о нем от Максима: главный сталинский палач носил кожаный мясницкий фартук и кепку, чтобы защитить свою любимую форму НКВД от брызг крови.
Катенька почувствовала, что перед ней находится само зло и ничтожество. Она не плакала: была слишком потрясена, ощущала головокружение и слабость.
На остальных бумажках было то же самое. Катенька подумала, что каждый такой клочок бумаги — это конец чьей-то семьи. Она едва заставила себя поискать Сашеньку в этом списке, стала в спешке перелистывать страницы, почти вырывая их.
— Я не могу найти ее бумажку. — Катенькин голос дрожал. Щеглов взглянул на часы.
— У нас мало времени, скоро придет мой коллега. Вернемся на полгода назад, когда дело только открыли. Посмотрите на это. Сцена третья.
Он положил перед ней пожелтевший листок бумаги с грифом «Кабинет товарища Сталина». Всю его поверхность покрывали каракули, начертанные зеленым и красным карандашами: изображения волков, иногда встречались слова. Но секретарь Сталина проставил точную дату : «5 мая 1939 года. Отправлено в архив в 23.42».
Тем вечером Берия показал Сталину запись разговоров Сашеньки и Бени в номере «Метрополя».
Она знала, что Сталин, прочитав записи, возмутился, назвал Сашеньку «развратной… уличной девкой».
Она достала свой блокнот и сверилась со списком визитеров.
«21.00 Л. П. Берия
Ушел в 21.30
21.30 И. А. Сатинов Ушел в 21.45
21.40 Л. П. Берия Ушел в 21.52».
Когда Берия покинул кабинет Сталина в 21.30, Сатинов уже ожидал в приемной. Сталин вызвал Сатинова и спросил о Сашенькином романе.
Катенька вгляделась в сталинские рисунки и начала понимать, что происходило в кабинете.
«Вопросы к товарищу Сатинову: Сашенька в Петрограде», — написано посреди страницы, обведено кружками, квадратиками, нарисована лисья мордочка, подписано «товарищ Песец». Сатинов, должно быть, спокойно ответил на этот вопрос, поскольку дальше следовало: «старые друзья, преданная большевичка».
Потом Сталин опять вызвал Берию, и они устроили Сатинову перекрестный допрос.
Следующие каракули с трудом можно было разобрать.
— Я не понимаю, что здесь написано, — сказала Сашенька. Архивариус провел пальцем по тексту и прочел вслух: «Песец в Петрограде надежная/ненадежная? Л. П. Берия: Молотов и Мендель в Петрограде?»
Катенька поняла, что это были вопросы к Сатинову.
Она стала понимать, что ему довелось пережить за эти девять минут. Что он мог ответить? Должно быть, побледнел, вспотел, быстро соображая, что сказать. У него была очаровательная жена и маленький ребенок, но он был также преданным коммунистом и честолюбивым мужчиной. Его слова в эти девять минут могли либо стоить жизни ему, его жене и ребенку, либо спасти его жизнь и карьеру.
Когда Сталин спросил о надежности Сашеньки в петроградский период, Сатинову пришли на ум два слова: ротмистр Саган — он знал о нем лишь из краткого общения с Менделем в конце 1916 года.
Было ли Сталину известно о Сашенькиных попытках перевербовать Сагана и о том, что это делалось по заданию ЦК партии? Если же никто об этом не знал, то слова Сатинова бросали тень на Сашеньку — хотя Саган ведь умер 22 года назад!
А что, если Молотов и Мендель — те двое, кто знал о ее задании, — уже обсуждали этот вопрос со Сталиным?
Тогда Сатинова могли обвинить в неискренности, в том, что он обманывал партию и самого Сталина, — и что тогда? Возможно, смерть.
Что сделал Сатинов? Запаниковал и сказал больше, чем хотел?
Или он все просчитал и хладнокровно отвечал на вопросы?
— Наверное, мы никогда не узнаем. — Она поняла, что разговаривает вслух.
— Но мы знаем, что он сказал это… — ответил Щеглов, показывая на слово, написанное Сталиным на исчерканном листке бумаги.
«Ираклий С.: ротм. Саган. Петроград. САГАН»
Катенька покрылась холодным потом. Значит, это Сатинов рассказал Сталину и Берии о Сашеньке и Сагане из охранки. Ей стало жаль Сатинова, потом ее охватила злость, потом опять жалость. Он, вероятно, ответил бы по-другому, если бы знал, что Саган жив, сидит в одном из лагерей, его имя педантично внесено в списки заключенных НКВД.
Не прошло и суток, как Саган уже был в Москве и Кобулов выбивал из него показания против Сашеньки.
— Если бы Сатинов не проболтался, — прошептала Катенька, все были бы живы.
— Или ему тоже грозила бы вышка, — заметил Щеглов. — Вы уже все посмотрели?
Он стал собирать бумаги и раскладывать их по местам, где они, вероятно, останутся навечно.
— Значит, Сатинов обрек на смерть своих лучших друзей, — размышляла Катенька, — но потом, рискуя всем, спас их детей. Это его оправдывает? Щеглов кивнул в сторону лифта, чтобы поскорее выпроводить Катеньку из кабинета, но она схватила его за руку.
— Подождите, тут кое-чего не хватает. Сталин создал специальную комиссию, чтобы расследовать дело Сашеньки. Где оно?
— Здесь стоит номер дела, но самого дела нет. Извините, лишь одному Богу известно, где оно.
Он провел ее к лифту и нажал кнопку вызова.
— Спасибо, что показали мне документы, — сказала она, целуя его на прощание. — Вы были очень добры. Я не могу вам передать, что это для меня значит.
