– Простите нас, барыня!
Софи, не ответив, щелкнула кнутом, конь пустился шагом по аллее, затем ускорил бег. Коляску жестоко трясло, одной рукой Софи правила, другой ей приходилось удерживать большую соломенную шляпу с лентами, которая поминутно грозила слететь с головы. Дорогу развезло, кругом были сплошные лужи и грязь, из-под колес во все стороны летели комья желтой глины. По размокшим полям вяло передвигались туманные фигуры мужиков. Чем они могут там заниматься в плохую погоду? Софи поочередно заехала в Черняково, Крапиново, Болотное, побывала даже в самых маленьких деревушках. Повсюду царила одна и та же атмосфера тоски и порядка, тревоги при внешнем благополучии. Сережа мог гордиться своими достижениями: дисциплина, которую он так усердно насаждал, принесла плоды, все его крестьяне уже – без введения униформы – походили один на другого… Переходя из одной избы в другую, Софи напрочь позабыла про обед; в середине дня она решила доехать до Пскова, чтобы купить кое-какие лекарства, которые могут ей понадобиться зимой, когда дороги завалит снегом и Каштановка окажется отрезанной от остального мира.
Ловко управляя коляской, она к трем часам добралась до города. Над мокрыми крышами опускались сумерки, моросил дождь. Главная улица превратилась в канаву, полную черной тины, поверх которой были набросаны охапки соломы. В аптекарской лавке горели масляные лампы, на стенках склянок дробились блики. Пока провизор обслуживал Софи, та услышала, как у нее за спиной открылась дверь, и, обернувшись, увидела крупную женщину в украшенной перьями шляпе и ярко-синем пальто с черной отделкой. Новая посетительница величественно ступила за порог, и Софи, после краткого мгновения неуверенности, испытала неприятное чувство, узнав в ней Дарью Филипповну. До чего же она постарела и растолстела! Глаза совсем спрятались между валиками рыхлой плоти. По обеим сторонам ротика-вишенки свисают пухлые щеки. Дышит тяжело, да оно и неудивительно: живот туго-натуго затянут корсетом, а пышная грудь словно в латы закована. Софи, как ни старалась, не могла поверить, что ее Николя был когда-то любовником этой дородной дамы. Что же делать? Встречи избежать невозможно. Лучше всего было бы ограничиться кратким и сухим приветствием… Но, пока она раздумывала над тем, какую линию поведения выбрать, Дарья Филипповна, заметив знакомую, расцвела улыбкой и протянула ей обе руки. Софи напряглась и тоже попыталась улыбнуться. Непринужденность этой женщины ее изумляла. Единственное возможное объяснение – Дарья Филипповна воображает, будто Софи так никогда и не узнала об измене мужа. Открыть ей глаза? Но зачем? К чему ворошить былое? Вся эта несчастная история закончилась так давно, столько лет прошло!..
– Дорогая, дорогая моя! – воскликнула Дарья Филипповна. – Вы даже представить себе не можете, как я разволновалась, увидев вас! Я знала, что вы вернулись, и как раз собиралась написать вам на днях, чтобы зазвать к себе в гости! И уж теперь, когда вы сами мне попались, я вас не отпущу! Вы приехали в Псков за покупками? И я тоже! Так давайте дальше пойдем вместе!..
Настырной даме с ее шумной приветливостью почти удалось победить настороженность Софи: что ж, пусть и нехотя, но придется позволить Дарье Филипповне ходить с ней вместе по лавкам. Иногда Софи казалось, будто вдали промелькнула фигура Сережи, и тогда она спрашивала себя, что подумает племянник, увидев ее рядом с этой принаряженной сорокой. Впрочем, мало вероятности встретить его на улице: он ведь не для того приезжал в Псков, чтобы бесцельно прогуливаться…
В конце концов, обе женщины очутились в швейной мастерской у Тамары Ивановны. Портниха оказалась горбуньей, да к тому же слегка косила, но руки у нее были поистине золотые. Дарья Филипповна примерила малиновое шелковое платье – одному Богу ведомо, зачем оно ей понадобилось, поскольку, по собственному ее признанию, она никогда не выезжала и нигде не бывала. Софи не купила ничего, но пообещала прийти снова и что-нибудь себе заказать. После примерки Тамара Ивановна предложила обеим дамам перейти в заднюю комнату, где постоянно кипел самовар – на случай, если заказчицам захочется выпить чашку чая. Софи, уставшая после долгой прогулки, охотно согласилась. Налив чай обеим посетительницам, портниха оставила их наедине, поскольку у нее была срочная работа.
На улице уже совсем стемнело. Маленькую комнатку, где пахло крахмалом, освещала масляная лампа под зеленым абажуром с бахромой. Самовар, увенчанный пузатым чайником, пел свою песенку. На стенах теснились картинки, вырезанные из французских модных журналов. Стулья были покрыты чехлами. Дарья Филипповна, блаженно вздыхая, прихлебывала чай, но успевала между двумя глотками засыпать Софи вопросами, которые доказывали, что она принимает близко к сердцу испытания, выпавшие на долю декабристов. Толстуха была глупа, но, бесспорно, добросердечна.
В течение всей беседы Дарья Филипповна то возмущалась, то огорчалась и поминутно принималась стонать: «Ах, Боже мой! Какие жестокие страдания вам довелось перетерпеть, моя дорогая!» Она непременно хотела знать, как умер Николай, и расплакалась, слушая простой рассказ Софи.
– Бедненький! Такой веселый, такой беспечный, такой храбрый! Не могу в это поверить! Простите меня, но я никак не могу в это поверить!..
Она всхлипывала, сморкалась в платок. Пух на ее подбородке дрожал над нарядным воротничком. Две женщины за самоваром, горюющие по одному и тому же мужчине – удивительно, должно быть, на сторонний взгляд… Но как раз у законной жены глаза оставались сухими. Софи внезапно осознала, до чего же нелепо все это выглядит, и теперь выставленная напоказ печаль Дарьи Филипповны потихоньку начинала ее раздражать. Правда, та, словно испугавшись, как бы не выдать свою тайну, вдруг перестала стенать, налила себе еще одну чашку чая и сказала спокойно:
– Могу себе представить, какое волнение вы испытали, вновь увидев Каштановку! Конечно, многих людей недостает в тех местах, где когда-то вы были так счастливы… Однако обстановка, по крайней мере, не изменилась, а в нашем возрасте нет большего утешения, чем прогулка среди воспоминаний!
Слова «в нашем возрасте» рассмешили Софи, которая прекрасно знала, что моложе собеседницы, по крайней мере, лет на десять.
– Должно быть, вы немало удивились, увидев перед собой совсем взрослого племянника! – продолжала между тем Дарья Филипповна. – Вы ведь, можно сказать, совсем его не знали!
– Да, ко времени моего отъезда из Каштановки Сереже было всего несколько месяцев от роду.
– Ах, как же он хорош собой! Очень, очень хорош! Но такой дикарь! Его редко можно встретить в городе. Знаете, я нахожу, что он очень похож на Николая!
– Внешне – да, – согласилась Софи довольно сухо.
Дарья Филипповна похлопала глазами и горестно вздохнула.
– Да, конечно, вы правы. Разумеется, по характеру Сергей Владимирович – совершенно другой человек. А вы хорошо с ним ладите?
– Более или менее, – осмотрительно ответила собеседница.
– Говорю так, поскольку знаю, что мальчика воспитывали в понятиях, которые явно не имеют с вашими, ну, просто ничего общего!
– Я уже заметила это, – не сдержала вздоха Софи. Правда, тут же взяла себя в руки и прибавила: – Но мне не свойствен фанатизм.
– А вот ему – свойствен!
– Молодость… В его возрасте это естественно! Сережа всего лишь повторяет то, что привык слышать. Он очень любил отца…
– Не думаю, – покачивая головой, возразила Дарья Филипповна. – Они слишком часто спорили.
– Из-за чего? – искренне удивилась Софи.
Услышав, что собеседница призналась в полном своем неведении, Дарья Филипповна так и загорелась радостью. На ее лице появилось довольное выражение: наконец-то она может с кем-то поделиться интереснейшими сведениями!
– Как, разве вы не знали? – полушепотом спросила она. – Всегда из-за одного и того же! Из-за Каштановки! Вы меня понимаете?..
– Нет. Я нахожу, что имением прекрасно управляют, что оно прекрасно содержится. Куда лучше, чем во времена моего свекра…
– Разумеется! Но все это происходит благодаря вашему племяннику! Только благодаря ему!.. Да это же совершенно очевидно!.. Вы ведь знали Владимира Карповича!.. Он был заядлый, азартный игрок и всенепременно, если бы только мог, продал бы поместье ради удовлетворения своих прихотей. До тех пор, пока Владимир Карпович оставался опекуном мальчика, он (во всяком случае, так мне рассказывали) пользовался этим: то потихоньку сбудет с рук пару-тройку крестьян, то продаст по дешевке урожай на корню, то займет денег под огромные проценты. Достигнув совершеннолетия, Сергей Владимирович потребовал у него отчета. Дальнейшее было неизбежно. Между отцом и сыном начались жестокие споры. Говорят, громкие голоса слышны были даже в службах! Я, по совести говоря, считаю, что прав был сын. Знаете ли вы, какая у него страсть к земле? Месяц назад он снова захотел сторговать у меня три деревни, прилегающие к вашему имению. Я отказалась их продать, потому что для меня тоже священно то, чем я владею, и я свое достояние бережно храню! Я сказала «нет», но про себя подумала: «Молодец юноша!»… Если бы только мой Васенька хоть немного походил на него!.. Но мой-то сынок нисколько не интересуется нашей милой Славянкой… Он живет в моем доме, словно в гостинице, живет старым холостяком, окружив себя книгами… Ах, как это меня удручает!.. К счастью, дочки дарят мне все радости, в каких отказывает сын… Они живут в Москве… Одна замужем за…
