Гюго в ярости, статья де Касаньяка выходит. Александру было известно о ее существовании, но он раздосадован предательством друга, тем более что Гюго не только правил корректуру, но и немало способствовал тому, чтобы сделать статью еще более подлой. Однако посланное им письмо[147] в большей степени выражает печаль, чем гнев: «Мой дорогой Виктор, меня давно предупредили, что в «Journal des Debats» лежит статья, направленная против меня, и что якобы если вы и не принимали непосредственного участия в ее написании, то сделана она под вашим патронажем; я не поверил ни слову.
Сегодня мне принесли статью, чтобы я прочел ее собственными глазами, и, зная ваши тесные связи с г-ном Бертеном, должен признать, что не понимаю, каким образом статья, где речь идет обо мне, прошла без того, чтобы вас с нею не познакомили. Стало быть, вы о ней знали.
Что же я могу сказать вам, друг мой, кроме того, что я бы никогда не допустил, особенно накануне премьеры одной из моих пьес, чтобы прошла подобная статья в газете, где я имел бы такое влияние, как вы в «Debats», против не скажу моего соперника, но друга. Всегда ваш и вопреки всему».
Ледяной ответ Гюго. Да, Гранье де Касаньяк его друг, да, ему было известно о статье еще две недели назад, но вместо того, чтобы упрекать, Александр должен быть ему благодарен! Он конкретно не говорит за что, но подразумевается, что без него статья была бы еще хуже. И раз уж так сложилось, он собирается опубликовать письмо Александра и свой ответ. Напрасно Александр умоляет его воздержаться от этого шага, дабы не усугублять скандала, оба письма выходят в свет с припиской Гранье де Касаньяка, настаивающего на полном своем авторстве. Последнее никого не вводит в заблуждение. Гюго выступает в роли предателя, и публика ему за это отплатит, освистав «Марию Тюдор». Жюльетта Друэ в результате заболевает, и Гюго вынужден согласиться, чтобы ее заменила… Ида.
К счастью, Искусство, из-за которого порою ссорятся его творцы, умеет иногда обходить политические разногласия. Первый шпик Франции Тьер, самый маленький из «человечков, которые ею правят»[148], призывает к себе республиканца Александра. У этого карлика большие проблемы. Комеди-Франсез превратилась в музей, которым публика пренебрегает. Дабы вернуть театру жизнь, надо ставить там новые произведения. Желает ли Александр стать вместе с Гюго реаниматором? Почему бы и нет, надо только сменить там древности, вроде Мадемуазель Марс, на «актеров, способных играть драму, — мадам Дорваль, Бокажа, Леметра». Карлик согласен на Дорваль, подумает насчет других, и, если Александр представит две новые пьесы — трагедию и комедию, Мари могла бы дебютировать в возобновленном «Антони». О, счастливое время, когда Культура непосредственно зависела от Внутренних дел, карлик отдавал распоряжения, а Жуслен де Ля Саль, новый генеральный директор Комеди-Франсез, подписывал в отсутствие Мари, уехавшей на гастроли, контракт с ее мужем Мерлем об ангажементе с 20 декабря. Было оговорено, что она дебютирует в «Антони».
Последний месяц года страшно перегружен. Александр не возобновил совместной жизни с Белль, он оставил ей квартиру на улице Сен-Лазар, а себе снял другую в том же квартале, в номере 30 по улице Блё, названной так в честь архитектора. Оборудует квартиру минимально, поскольку скоро явится Ида и обставит ее с роскошью, несколько кичливой. В декабре 1833 года репетиции «Анжелы» все еще продолжаются, торопливый роман Александра с Эжени Соваж, молоденькой актрисой из театра Гэте. Но главным образом замена нежной дружбы, которая связывала его с Мари Дорваль, на короткую, примерно двухмесячную, страсть, тем более волнующую, что она тайная, зависит от постоянных поездок Мари то в Руан, то в Бордо, куда он едет следом за ней, и, кроме того, молодая женщина мучается угрызениями совести из-за измены Виньи. Можно подумать, что она уступила Александру из благодарности за ангажемент в Комеди-Франсез. Но не исключено, что оба, испытывая на протяжении лет взаимное влечение друг к другу, почувствовали необходимость перейти к поступкам, прежде чем влечение иссякнет.
28 декабря «Анжела» приносит огромный успех. Напечатавшие отчет газеты хвалят актеров — Бокажа, Локруа, мадемуазель Верней и даже Иду, носовой тембр которой кажется подходящим для жалостной роли. По поводу же Александра «La Gazette des Theatres» от 29 декабря заявляет, что он «настоящий вождь современной драматургической школы»[149], специально для Гюго. «Вождя» чествуют, ему льстят, курят фимиам. Вот какой портрет написал Ипполит Роман в «Revue des Deux Mondes» 15 января[150]:
«Г-н Дюма — одно из самых любопытных воплощений нынешней эпохи. Страстный по темпераменту, инстинктивно лукавый, мужественный из тщеславия, добрый сердцем, слабый разумом, непредсказуемый в проявлении характера, это совершеннейший Антони в любви, почти Ричард [Дарлингтон] в амбициях, никогда Сантинелли в вопросах мести; суеверный в мыслях, религиозный в писаниях, скептичный в разговоре; негр по происхождению и француз по рождению, он легок даже в своих самых необузданных устремлениях, кровь его — как лава, а мысль — как вспышка; существо никак не склонное к логике, наименее музыкальное из всех мне известных; обманщик, как и подобает поэтам, алчный в своем артистическом естестве и щедрый, потому что он поэт и артист; слишком либерал в дружбе, слишком деспот в любви; суетный, как женщина, твердый, как мужчина, эгоистичный, как Господь Бог; честный до нескромности, обязательный до безрассудства, забывчивый до беззаботности, бродяга духом и плотью, космополит во вкусах, патриот в воззрениях; богатый иллюзиями и капризами, бедный мудростью и опытом; веселый ум, злой язык, остроумный по всякому поводу; ночью — Дон Жуан, днем — Алкивиад; настоящий Протей, ускользающий от всех и от самого себя; столь же милый в недостатках, как и в достоинствах, более привлекательный в пороках, чем в добродетелях: вот вам г-н Дюма, такой, каким мы его любим, такой, каков он есть, или, по крайней мере, каким мне кажется в этот момент; ибо, вызывая его в памяти, чтобы написать портрет, я не смею утверждать, что, лицом к лицу с позирующим мне фантомом, я не нахожусь под неким магнетическим влиянием или магическим очарованием».
Обратная сторона медали: в то время как Бальзак, всего тремя годами старше Александра, начинает один за другим выпускать свои шедевры — «Евгению Гранде», затем — «Отца Горио», Александр оставляет лишь след в этом 1834 году. Две юмористические новеллы, пришедшиеся весьма кстати и предназначенные главным образом для детей, посредственная «Венецианка», сыгранная 7 марта и о которой все знали, что здесь он — соавтор Анисе Буржуа, достойная сожаления «Екатерина Говард», использовавшая мертворожденную «Длинноволосую Юдифь» 1829 года и справедливо оцененная Александром как «мало чего стоящая».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
