Его понимание человеческой природы было абсолютно наивным.
Как раз, когда лощёные танки арбитров выкарабкались из подземных хранилищ, с угрожающей неторопливостью поводя вертлюжными турелями, первые беспорядки вспыхнули в Теплоотводе. Возникнув с видимой спонтанностью (хотя, вероятно, если бы бунтовщики остановились и подумали, то припомнили бы закутанные фигуры, которые двигались сквозь толпу, настоятельно нашёптывая и распевая о своём гневе в черноту ночи), они быстро разрастались. Толпы стекались на ксантиново-жёлтые улицы, бит-клубы выпускали озлобленных завсегдатаев в город, словно стаи воющих волков, и граждане, которых тошнило и злило со страху, возмущённо вопили, требуя защиты, избавления, свободы.
Через час после того, как был брошен первый камень, когда были перевёрнуты паровые экипажи и подожжены шикарные лётмобили богатых торговцев, когда к толпе прибавили свой голос немытые массы из Трущобных кварталов, когда были разбиты фасады магазинов по всей центральной штрассе зажиточной Заблуды и реакция на заявления Делакруа распространилась по городу, охватив каждый район под крышей-линзой, прозвучали первые выстрелы.
Столкнувшись с толпой разъярённых бунтовщиков, прижатый к стене водопропускного канала массой орущих, объятых страхом тел, отряд правопорядка вигиляторов убрал силовые булавы и взял наизготовку дробовики. Первый залп — нацеленный умышленно низко по приказу опытного сержанта — ударил по коленям. Передние бунтовщики повалились с раздробленными ногами. Они бились и стонали в лужах собственной крови, от потрясения даже не понимая, что ранены. На секунду толпа остановила натиск, издав общий вздох ужаса и негодования. На минуту казалось, что на этом всё могло закончиться.
Затем бунтовщики с воем хлынули вперёд, вигиляторы перевели дробовики выше — и город наполнился грохотом и кровью.
* * *
Архимагус Иезахиль даже не потрудилась скрыть своё недовольство визитом Арканниса. Его прибытие без приглашения и без предупреждения, в сопровождении Трикары и Гхейта, было таким начальственным и напыщенным, как уже привык ожидать Гхейт.
— А-а, примаций! — воскликнул Арканнис, широко улыбаясь и шутливо раскланиваясь. — Вы простите мне моё вторжение, не так ли? Я хотел обсудить один… деликатный вопрос. Надеюсь, я не прервал ничего серьёзного?
Иезахиль указала бровью на устилавшие рабочий стол куски пергамента и мигающий ауспик:
— Я заканчиваю планы для вашего преждевременного восстания, собственно говоря. Даже оказавшись отодвинутой в сторону собственной конгрегацией в пользу чужака, я по меньшей мере имею право судить о его шагах, — она усмехнулась. — Так что нет, ничего серьёзного.
Арканнис добродушно отмахнулся:
— Ну, конечно, конечно… Только скажите мне, какая польза от планов, если события уже завертелись?
Её ледяное хладнокровие на мгновение дало сбой, на лице промелькнуло замешательство:
— Что?
— О-о, ну хватит вам. Конечно же, вы были в курсе?
— В курсе чего?
— Что восстание уже идёт…
— Я… вы… что? Не может быть…
— Уверяю вас.
— Но… но ещё слишком рано! Прокляни тебя Матерь, Арканнис! Ты здесь всего день, а уже пустил по ветру годы пла…
— Увы, Матерь не ждёт никого. Это повод отпраздновать, несомненно?
— Нет! Я… В смысле, да — да, конечно мы должны праздновать Её прибытие, но мы не готовы! Мы даже ещё не начали внедряться в администрацию! На это требуется время! Ещё слишком рано!
Гхейт, внимательно наблюдая за лицом Арканниса, ощутил, как атмосфера мрачнеет. Ястребиная улыбка кардинала погасла, оставив лишь суровый взгляд, который обжёг Иезахиль беспощадной враждебностью.
— Эта Церковь более не нуждается в вашем руководстве, — произнёс тот ледяным голосом, абсолютно лишённым предыдущего сардонического тона.
Изумление Иезахиль дошло почти до смешного — она неверяще засипела и покраснела, не сумев спрятать свои чувства. Гхейт ощутил, как закипает кровь, насыщаясь адреналином от чрезвычайности заявления кардинала.
— Что вы… кто… — речь архимагуса упала до задыхающегося лепета, не находя слов. — Да как ты смеешь?
— Смею, — ответил Арканнис, — потому что я — Элюдициум. Я не отвечаю ни перед тобой, ни перед твоей Церковью, ни перед твоими коллегами. Я отвечаю лишь перед Матерью, и во имя Её я заявляю: ты — провал, помеха, лишний ресурс.
На мгновение Гхейт решил, что Иезахиль накинется на кардинала — она взметнулась с кошачьим рёвом и оскаленными зубами. Подобного звериного поведения можно было обычно ждать от пуриев, но никак не от их, как считалось, «цивилизованных» хозяев.
Даже если архимагус и собиралась напасть, она так и не успела этого сделать.
В комнате раздался один-единственный звук — словно чей-то выдох. Легко узнаваемый запах озона с ноткой привкуса крови коснулся обоняния Гхейта — Иезахиль сползала на пол с изумлённой маской замешательства на лице, сведя глаза в кучу в попытке умирающего разглядеть аккуратную дырку в центре лба, откуда вслед за одиноким завитком дыма хлынула густая струя внутричерепной крови. Архимагус повалилась беспорядочной кучей, густые как ил капли тяжело зашлёпали на плиты пола. Она содрогнулась раз-другой, спазматически всхрипнула и замерла.
Арканнис вернул богато отделанный лазпистолет в карман-кобуру среди одеяния и удовлетворённо хмыкнул себе под нос. Гхейт боролся с накатывающими волнами изумления, словно идя против сильного течения, отчаянно пытаясь отреагировать:
— Ч-ч… ты… она…
Арканнис повернулся к нему с ничего не выражающим лицом.
— Гхейт, — сказал он совершенно спокойно, — я хочу, чтобы ты верил мне.
В голове у Гхейта всё закружилось. Станет ли когда-нибудь всё опять настоящим, надёжным, постоянным? Честность была, похоже, лучшей политикой. Он пролепетал:
— А я не верю!
— Послушай меня, дитя. Так будет лучше. Конгрегации нужна ведущая фигура, объединяющий идеал, если хочешь. Иезахиль будет гораздо более полезной для Церкви мёртвой, чем когда-нибудь смогла бы стать при жизни. Каждое новое начинание требует своей жертвы, Гхейт. Поверь мне.
— Я не могу! Я не знаю, кто ты! Я больше вообще ничего не знаю!
Арканнис почти улыбнулся.
— Ты знаешь, — сказал он тихо, — не думаю, что когда-нибудь встречал такого маелигнаци, как ты…
— Как я могу тебе верить? Ты только что… ты убил архимагуса!
— Да. Она была неспособной дурой.
— Но тем не менее она была архимагусом!
— Гхейт, кому ты предан?
— Ч-что?..
— Кому?
— Матери!
— Хорошо. Кому ещё?
— Подцеркви!
— Превосходно. Кому ещё?
— С-своему хозяину…
— Магусу Крейсте?
— Да.
Арканнис кивнул, улыбаясь:
— Да… Да, невероятно. Маелигнаци с собственным мнением, не меньше. Способный вырабатывать личные предпочтения в преданности, собственные сомнения… Захватывающе.
— Прекрати! Прекрати говорить обо мне!
— Гхейт, успокойся. Для каждого из аспектов твоей преданности этот акт оправдан. Во имя Матери, архимагус была слабой. Для Подцеркви она была плохим лидером, тормозящим прогресс. И конечно же ты не мог не заметить её разногласия с твоим — ха! — обожаемым хозяином? Твоя преданность делает тебе честь…
— Н-но ты убил её… О Матерь… я… я…
— Просто доверься мне, Гхейт, — голос кардинала на мгновение стал эмоциональнее, превратившись почти в дружескую просьбу, — всего на несколько часов — вот всё, чего я прошу. До тех пор ты останешься при мне, как приказал твой хозяин. Он приказал тебе быть послушным, Гхейт, помнишь? Так что держи язык за зубами. Ясно?
Трикара коснулась Гхейта так легко, что он сразу усомнился — намеренно ли. На долю секунды он вроде бы даже заметил, как изящный коготь, с неуклюжестью, абсолютно не соответствующей всему, что он видел от Трикары ранее, слегка прошёлся по его груди. Словно бритвенно-острое дуновение ветра. Движение выглядело невинным — случайный жест спутанного разума, но, когда Гхейт перевёл глаза обратно на Арканниса, пронизывающий взгляд кардинала сказал ему всё, что нужно.
Он подумал: «Значит, предупреждение».
— Я буду держать язык за зубами, — кипя внутри, прохрипел он.
— Хорошо. Теперь — иди к своему хозяину. Передай ему, что ты мне нужен ещё на некоторое время. Передай, что я выступлю с речью перед Советом через час.
Гхейт повернулся кругом и поплёлся прочь.
— Гхейт, — догнал голос, — поторопись. Нам ещё нужно успеть на совещание.
* * *
Покои хозяина были пусты.
Тишина неопрятной комнаты вызвала у Гхейта ощущение абсолютной неправильности. Лишь вернувшись мыслями в прошлое, он нашёл его источник, с содроганием поняв, что, сколько он знал магуса Крейсту, морщинистый примаций никогда, насколько ему было известно, не покидал низкой тёмной кельи, не считая случаев присутствия на периодических собраниях Совета и церемонии Ментального хора. Гхейт знал, что келья была домом для Крейсты, и старик был её неотъемлемой частью так же, как был частью Подцеркви.
