— …убью тебя… — слова не получались, теряясь в соплях и слезах.
— Нет, не убьёшь, дитя. Мы оба знаем, что не убьёшь. Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня, Гхейт.
И хотя Гхейт всё ещё бормотал, и трясся, и брызгал слюной, он уже понимал, что сделает всё, что ни попросит инквизитор.
— Я хочу, чтобы ты посмотрел в окно, — голос, словно холодный нож, проник сквозь защитные механизмы его сознания и нанёс удар по самоконтролю. Не в силах ослушаться, Гхейт во второй раз прижал лицо к холодной поверхности, снаружи которой разбегалась изысканная фреска льда.
— Скажи мне, что ты видишь.
Зияющая чернота без формы, без конца и без края. Она проглотила его глаза, высосала мозг, обратила перспективу в обман.
А затем что-то сдвинулось. Невероятно, но что-то изменилось и обрело форму. И когда оно высветилось на фоне черноты, из мрака рядом возникло ещё одно, и ещё одно. И ещё одно. Пустота расцвела тусклыми, призрачными отражениями света, идущего от поверхности планеты, сейчас скрытой от глаз Гхейта, играя на неровных поверхностях десяти, двадцати, сотни огромных силуэтов…
Тут слабое свечение скользило по щетинистым жабрам, там — по огромному щупальцу, свёрнутому с великанской аккуратностью. Разбросанные по бесконечной черноте силуэты надвигались ближе. Горячее чувство триумфа охватило Гхейта, вспыхнув в груди словно огонь.
— Это Матерь! — возликовал он, все мысли о предательстве Арканниса рассеялись. — Она идёт! Она приближается! Благословенна будь!
Выражение лица кардинала не изменилось.
— Вероятно, — сказал он, — тебе стоит взглянуть ещё раз.
Силуэты в пустоте стали ближе, теперь их было легче различить.
Щетинистые жабры на таком расстоянии выглядели менее резными, охватывающие их борозды — менее органическими. Простительно было даже спутать их с хромированными штангами комплекса датчиков или выставленными стволами атмосферных орудий. Щупальце, угадывавшееся сквозь вакуум, с миллионом крошечных усиков, усеивающих его поверхность, теперь выглядело более упорядоченным, сегментированным плитами соединённого металла. Топливный рукав.
Огромные кожистые крылья превратились в батареи ленс-излучателей и бронированные мостики, зияющие обонятельные устья на этом расстоянии преобразились во взлётные ангары и торпедные аппараты. Складки шкуры стали контрфорсами, шипы — шпилями и турелями человеческой конструкции, пёстрые пятна на коже превратились в рубленые узоры геральдики и символики.
— Линейный флот Ультима Секундус, — произнёс Арканнис из-за плеча Гхейта, — включая Пятнадцатый, Семидесятый и Девяносто третий полки Карадмийской гвардии, плюс основные ударные корабли ордена Тарантулов Адептус Астартес. Я затребовал их присутствия в этой системе неделю назад.
Гхейт сполз на колени.
— Матерь не явится, Гхейт. Только не сегодня.
Мир рушился у него на глазах. Жёлчь встала в горле, горькая и горячая на зубах.
— Почему?.. — от двуличности кардинала перехватило дыхание.
Арканнис похлопал его по плечу почти по-отечески:
— Потому что Гариал-Фол был слабым миром. Слабым миром со слабым губернатором, им управляли слабые законы и слабые политики. Его вигиляторы были второсортными, полки СПО — невзрачными. И вдобавок ко всему, он приютил слабого инквизитора — врага истваанианской школы, чьего устранения я добивался уже давно. Можешь назвать это… Можешь назвать это личным делом, если хочешь. То, что город вдобавок скрывал твою Подцерковь, оказалось приятным бонусом.
— Т-ты… ты использовал нас…
— Конечно. Я говорил тебе, Гхейт: рак лености не лечится отдыхом или витаминами. Нужно разрушить, прежде чем начать строить заново. Я зажёг искру, Гхейт. Я смёл всё, что делало улей-купол стабильным и безопасным. Вообрази их удивление!
— Ты бешеный…
Арканнис уставился на него, выпучив глаза. Плащ его развевался.
— Ошибаешься. Ошибаешься, Гхейт. Есть разница между бешенством и драчливостью. Я сделал ровно то, что требовалось. Этот мир, там внизу, этот бесполезный шар из камня и снега… Он будет очищен! Жестокость его очищения будет зрелищем поистине впечатляющим. У твоей жалкой Церквушки нет ни шанса. Будет огонь, и кровь, и смерть. О да, это будет побоище, с обеих сторон. Но из пепла возродится новый Гариал-Фол. Более дисциплинированный, более сплочённый. И те, кто выжил, станут ещё сильнее!
От Гхейта осталась лишь пустая оболочка. Он чувствовал её — абсолютную пустоту, которая грызла кожу изнутри. Осталось только предательство, и оно кружило у него в голове, словно ураган.
— Почему я? — каркнул он. — Зачем оставлять меня? Зачем втягивать в это меня?!
Арканнис улыбнулся своей ленивой змеиной улыбкой и подмигнул:
— Потому что ты особенный, Гхейт. Маелигнаци, чья преданность может быть заслужена инквизитором, даже таким бесплодным, как Ариаль — по-настоящему ценный трофей.
— Т-ты… ты ждёшь, что я буду предан тебе? — идея вызвала у него тошноту, стиснув разум и подняв жёлчь обратно до рта.
Арканнис медленно покачал головой, поджав губы:
— Нет. Нет, я думаю, ты уже за пределами доверия мне.
— Тогда зачем? — огромные слёзы поползли по его столь человеческому носу и губам.
Арканнис поднял пачку бумаг оттуда, где их оставил Гхейт, и с кривой улыбкой скользнул взглядом по шелестящим листам.
— Я хотел бы добавить свои исследования к изысканиям инквизитора Агмара. Знание — сила, Гхейт.
— И-исследования?..
— Да. Они будут озаглавлены: «Маелигнаци: Отклонения и слабые стороны».
Он сунул свободную руку в одеяние и вытащил длинное стило с костяной ручкой.
— Держи, — сказал он, сверкая глазами, дуло лазпистолета угрожающе зияло. — Тебе понадобится вот это.
Джон Френч
Преследуемый
Фаддей моргнул, и мир с воплем исчез. Слепая тьма окружала его, заключая в грёзы о боли. Потом свет и ощущения нахлынули раскалённым потоком: белая комната, широкое лицо, глаза сверкают красным в тёмной пещере капюшона, землю раскалывают пылающие трещины, мокро от слёз, подобный красной буре гнев, рука с кольцами, а потом тьма и безмолвие.
Фаддей вновь моргнул и встретился взглядом с врагом. Чёрные глаза блестели на тупой лысой голове, на коже выжжены зазубренные узоры. Тело — тяжёлая груда твёрдых мускулов, покрытых потускневшей бронёй и обтянутых охряной спецодеждой. Голова склонена на бок, словно Фаддей замолчал на полуслове, и человек ждёт окончания. Ржавый металл покрывал стены, на освещённой болезненным жёлтым светом люмосфер поверхности которых были выцарапаны гибельные руны. Воздух пах кровью, потом и свежим мясом. Каждая деталь говорила Фаддею, что он стоит в логове врага, прямо перед ним.
Человек нахмурился и начал двигать губами, чтобы задать вопрос. И Фаддей ударил его кулаком в горло. Враг издал сдавленный крик, пошатнулся, ударился о перемазанную сажей стену и с рёвом бросился вперёд, пытаясь сбить его с ног. За миг перед ударом Фаддей крутанулся, схватил его за шею обеими руками и дёрнул, чувствуя, как громила проскальзывает мимо. С громким треском тело рухнуло на металлический пол и затихло.
Дрожащий от адреналина Фаддей глядел на труп у своих ног. Кожу мертвеца покрывали извилистые узоры татуировок и восьмиконечные выжженные клейма. Он посмотрел на свои руки. Пальцы и ладони обвивали татуировки: знаки погибели и богохульства, такие же, как и на руках человека, которого он только что убил. Фаддей провёл руками по телу, чувствуя шрамы на лице и лбу, кованый металл нагрудника и на поясе клинки с зубьями как у пилы. Паника охватила Фаддея, но он пытался взять себя в руки. Кто я? Внутри разума словно отворилась закрытая дверь, и воспоминания вернулись: он слуга Империума, сражающийся на войне теней и лжи. Осознание было похоже на прикосновение к голове холодной руки, оно успокаивало, уносило сомнения прочь. Фаддей знал, где он, и что он должен делать: он в самом сердце вражеской территории, далеко от помощи. Ему нужно найти вокс-передатчик, сообщить имперским войскам координаты точки эвакуации и добраться туда любой ценой. Но за этой важной потребностью крылось нечто ещё, нечто, что он никак не мог ухватить, нечто, скрывающееся в лабиринте его разума.
— Потерянный в земле проклятых, — прошептал Фаддей и побежал. Он мчался по узким туннелям, ныряя в тени, когда кто-то шёл мимо. Он видел, как извивались на их коже шрамы, слышал жестокий язык, на котором они переговаривались друг с другом. Отовсюду доносилось шипение и стук, когда кондиционеры перемещали зловонный воздух.
Добравшись до зала связи, Фаддей вытянул из ножен длинный зазубренный нож и стучал, пока не открыли. Из двери выглянул рядовой отступник в тёмной спецодежде: лицо скрыто за фабричной маской, лишь покрасневшие расширившиеся глаза видны сквозь грязное стекло. Фаддей слышал, как из комнаты доносится статика и искажённые звуки. Она была маленькой, пропахшей потом и озоном, вдоль стен тянулись консоли, а свет экранов пульсировал в такт звукам громкоговорителей. Всё словно замерло на один удар сердца.
