— Если окажется, что мои рассказы никуда не годятся, тогда я брошу заниматься этим, — как-то сказал он Маше.
Она промолчала. Ринтын обиделся:
— Почему ты молчишь? Как будто тебя это совсем не интересует!..
— Не сердись, Толя, — ответила она, — но я волнуюсь, может быть, больше тебя. Ведь решается будущее.
— Не говори так, — отмахнулся Ринтын.
Кайон настаивал, чтобы Ринтын прочитал рассказы Василию Львовичу.
— Твой же учитель! Вот уж кто объективно отнесется, поможет. Зря ты отказываешься.
Ринтын и раньше задумывался: почему ему не хочется показывать свои работы старому учителю? Очень возможно, что он боялся слишком строгого судьи. Василий Львович не из тех, кто прощает даже мелкие промахи. У него острый язык: такое еще скажет, что навсегда отобьет охоту писать.
В назначенный день Ринтын позвонил Лосю. Тот назвал адрес, куда Ринтын должен прийти. По голосу писателя трудно было понять, понравились ему рассказы или нет, и, полный смутных догадок, Ринтын поехал на канал Грибоедова.
Это было недалеко от Казанского собора. Там протекал канал: узкий, несущий всякий мусор и радужные масляные пятна. От автобусной остановки у Казанского собора надо было еще идти по направлению к красивой церкви. Так объяснил по телефону Георгий Самойлович Лось.
По крутой лестнице Ринтын поднялся на четвертый этаж и очутился в длинном коридоре, напоминающем общежитие ев на Пятой линии Васильевского острова. В тишине где-то слышался переливчатый звон старинных часов. Ринтын несколько секунд постоял перед дверью, обитой черным дерматином, и нажал кнопку звонка. Почти тотчас открылась дверь, и появился Георгий Самойлович.
— Здравствуйте! — сказал он и пригласил: — Проходите в комнату! Очень рад вас видеть.
Ринтын, слегка обескураженный таким радушным приемом, сел на широкий продавленный диван и огляделся. Три из четырех стен были заставлены книжными полками от пола до потолка. Почти посреди комнаты стоял широкий письменный стол. Когда Лось сел за него, он оказался спиной к окну. На свободной от книг части стены висели две картины. Обе они изображали тайгу. На одной был нарисован чум у реки, на второй олень пил воду и вдали вставало огромное солнце. Краски были ясные, чистые, без дымки и полутонов. Это был север. Только там может быть такой чистый и прозрачный воздух. И такое мог написать только северянин.
Некоторое время Лось молчал, как бы давая возможность гостю осмотреться и освоиться с обстановкой. Ринтын посмотрел на Лося. Конечно, хотелось бы, чтобы человек, носящий такое имя, выглядел сильным, большим, под стать лесному зверю. Георгий Самойлович был невысок, худощав и носил очки в золотой оправе. Ринтын от такого несоответствия даже вздохнул, смутился и снова перевел взгляд на картины.
— Это произведения вашего земляка, — сказал Георгии Самойлович, бывшего студента Института народов Севера Панкова. У меня всего две картины. Большинство его произведений находится в Музее Арктики. Вы были там? Нет? Обязательно сходите, посмотрите. До войны Панков расписывал павильон Советского Союза на Всемирной выставке в Париже. Если бы не война… Панков погиб, и вместе с ним погибли сотни ненаписанных картин. Сейчас его мало кто знает, а жаль… Я читал ваши рассказы, и это для меня было как неожиданное свидание с прошлым, со своей молодостью. В юности я побывал на Сахалине, на Камчатке, объездил весь Европейский Север. Какие края! Какое раздолье для приложения умения и сил человека! Тогда же я написал первые свои книги…
— Одну я читал, — сказал Ринтын.
— Что вы говорите! — удивился Лось. — И какую именно?
Ринтын назвал.
— Это было так давно, — задумчиво и в то же время взволнованно сказал Лось. — Тиражи были не очень большие, и уж не думал я, что моя книга дойдет до Чукотки.
— У вас, наверно, не одна книга о Севере?
— Три, — ответил Лось. — Среди них я считаю самой удачной повесть о гиляке. Ту, которую вы читали.
— А сейчас о чем вы пишете? — поинтересовался Ринтын.
— Научно-фантастические повести, — ответил Лось. — Время сейчас такое, многим хочется заглянуть в будущее, и вот по мере своих сил хочу им помочь.
Жена писателя принесла чай.
Лось перекочевал со своего места за письменным столом на диван рядом с гостем.
— Мне ваши рассказы понравились, — заговорил он, отпив глоток крепкого чая. — В них нет того наивного восприятия жизни, которое было у ваших предшественников. Недавно в Хабаровске вышла книга удэгейца Джанси Кимонко "Там, где бежит Сукпай".
— Я знаю, — сказал Ринтын.
— И как она вам?
— Интересная, — ответил Ринтын. — Но я так бы не стал писать.
— Это понятно, — усмехнулся Лось. — Потому литература и называется художественной, чтобы каждый писал по-своему. А что вам неприемлемо в этой книге? — осторожно осведомился Лось.
— Я не верю, чтобы такой очень близкий к земле, к жизни человек был так прост и наивен в мыслях, — сказал Ринтын. — Такие люди, как герой книги Кимонко, обычно в подлинной жизни на все смотрят гораздо серьезнее.
— Интересно, интересно, — пробормотал Лось. — Но согласитесь, что книга эта своеобразная, несхожая со всем другим, что писалось раньше об удэгейцах?
— Может быть, — ответил Ринтын. — Но я уверен, что новые писатели уже не будут писать так, как писали Тэки Одулок или Джанси Кимонко.
— Почему?
— Потому, что они уже знают большую советскую литературу. Они как бы переймут ее опыт… — ответил Ринтын.
Он говорил медленно, с трудом подбирая слова, старался, а выходило как-то все не так: вялые, затасканные слова, выражения, а ведь его слушал настоящий писатель.
— Любопытно, — произнес Лось и спросил: — А вы хорошо знаете творчество Тэки Одулока?
— Мне попалась только одна книжка — "Жизнь Имтеургина старшего",ответил Ринтын. — По-моему, это лучшее, что написано о нашем народе. А ведь он был по национальности юкагир. Правда, колымские юкагиры живут точно так, как окружающие их чукчи, так что ничего нет удивительного, что он так хорошо знает и быт и разговор оленных чукчей.
— А теперь, — сказал Георгий Самойлович, — приготовьтесь к тому, чтобы услышать от меня неприятные, быть может, замечания. Это нисколько не отменяет ранее сказанного. В ваших рассказах есть все, чтобы получились настоящие, хорошие вещи. Короче говоря, есть материал, который вы еще не сумели должным образом организовать. В том деле, которому вы хотите себя посвятить, нет мелочей, точнее сказать, из мелочей складывается великое…
Георгий Самойлович принялся разбирать каждое слово, и Ринтыну это было и больно и стыдно. В иные минуты он был готов схватить листки со стола и бежать куда глаза глядят, только бы не слышать того, что говорил Лось.
— Разум и чувство всегда находятся в некотором противоречии, продолжал Георгий Самойлович. — На отдельных страницах вы достигаете редкого сплава и того и другого, и это доказывает, что вы, бесспорно, талантливый человек…
Талантливый человек… Как приятно услышать такое, но в то же время страшновато. Это все равно как если вдруг обнаружишь у себя какую-то необычность в организме. К примеру, третий глаз…
Георгий Самойлович поднял голову, заметил отсутствующий взгляд Ринтына и строго сказал:
— Вы должны внимательно слушать, если хотите достичь в литературе хотя бы самого малого. Если бы в ваших вещах ничего не было, я бы не стал тратить время…
Почти три часа Георгий Самойлович разбирал рассказы.
На прощание он вернул рукопись и сказал, что ждет Ринтына через две недели с новыми вариантами рассказов.
Через две недели Ринтын принес ему исправленные рассказы и снова получил их обратно с новыми замечаниями. На этот раз сроком на десять дней.
Десять дней корпел Ринтын, переписывал рассказы по нескольку раз, переводил на русский язык, снова на чукотский.
В конце зимы Георгий Самойлович сказал:
— Будем считать, что ваша работа на этом кончилась. Теперь, если не возражаете, я пройдусь легонько по вашим рассказам и отдам их машинистке.
Ринтын облегченно вздохнул.
Когда Георгий Самойлович через несколько дней прочитал вслух перепечатанные рассказы "Полет в Хабаровск" и "Новый дом", Ринтын мысленно еще раз представил весь путь, который они прошли, и ужаснулся: тяжело будет ему, если доведется стать пишущим человеком. Этот труд не может сравниться ни с чем. Утешала лишь мысль, что наступит все же время, когда придут опыт, мастерство, умение. Станет легче, проще писать. Поиски лучшего слова не будут занимать столько времени, как нынче. И главное, исчезнет чувство постоянного недовольства собой и неуверенности. Ринтын не предполагал, что в литературе такого не бывает никогда.
— Вы не против, что второму рассказу я дал название "Новый дом"? — спросил Лось. — Дело в том, что у Мопассана есть рассказ "Окно".
