Чак Паланик
Бойцовский клуб
(перевод А. Егоренкова)
Кэрол Мидер, которая терпит все мои нехорошие манеры
Благодарности:
Мне хотелось бы поблагодарить следующих людей за их любовь и поддержку несмотря на разные, ну, вы понимаете, жуткие вещи, которые случаются.
Айна Джиберт
Джефф Плит
Майка Кифи
Майкл Верн Смит
Сьюзи Вителло
Том Спэнбауэр
Джеральд Говард
Эдвард Хибберт
Гордон Грауден
Деннис Стоуэлл
Линни Стоуэлл
Кен Фостер
Моника Дрейк
Фред Паланик
От переводчика
Отныне выкладываю ПОЛНЫЙ текст, без недостающих страниц и со всеми причиндалами. Даю примечания по моментам, которые могут вызвать недоумение :) Перевод посвящаю нашему Илье Кормильцеву, который писал хорошие стихи, и вообще побольше моего прожил, как говорила моя редактор :)))
Глава 1.
Тайлер находит мне работу официанта, потом он же сует мне в рот пистолет и говорит: «Первый шаг к бессмертию — это смерть». Хотя долгое время мы с Тайлером были лучшими друзьями. Меня всегда спрашивают — знаю ли я Тайлера Дердена.
Ствол пушки уперся мне в глотку, Тайлер говорит:
— На самом деле мы не умрем.
Языком я чувствую дырочки глушителя, которые мы насверлили в стволе пистолета. Шум от выстрела почти полностью возникает из-за расширения газов, плюс легкий звуковой хлопок от пули — из-за ее скорости. Чтобы сделать глушитель, нужно просто насверлить дырочек в стволе пушки, много дырочек. Тогда газ выйдет через них, и скорость пули упадет ниже сверхзвуковой.
Насверлишь дырочек неправильно — пистолет разорвет тебе руку.
— Это не смерть на самом деле, — говорит Тайлер. — Мы станем легендой. И мы не состаримся.
Я отпихиваю ствол языком за щеку и говорю, — «Тайлер, это как про вампиров».
Здания под нами не станет через десять минут. Берешь одну часть 98-процентного концентрата дымящей азотной кислоты и смешиваешь ее с тремя частями серной кислоты. Делать это надо на ледяной бане. Потом пипеткой добавляешь глицерин, капля по капле. Получаешь нитроглицерин.
Я знаю это, поскольку это известно Тайлеру.
Смешиваешь нитроглицерин с опилками — получаешь милую пластиковую взрывчатку. Многие мешают его с хлопком и добавляют горькой соли — в качестве сульфата. Тоже работает. Некоторые — используют смесь парафина и нитроглицерина. Как по мне — парафин вообще никогда не срабатывает.
И вот, Тайлер и я на верхушке Паркер-Моррис Билдинг, у меня во рту торчит пистолет; и мы слышим, как бьется стекло. Заглянем через бортик. Облачный день, даже на этой верхотуре. Это самое высокое в мире здание, и на такой высоте всегда холодный ветер. Здесь настолько тихо, что возникает чувство, будто ты — одна из тех обезьян-космонавтов. Делаешь маленькую работу, которой обучен.
Потяни за рычаг.
Нажми на кнопку.
Никакого понимания своих действий, — и потом умираешь.
Сто девяносто один этаж в высоту, заглядываешь через бортик крыши, — а улица внизу покрыта мохнатым ковром стоящих и смотрящих вверх людей. Стекло бьется в окне под нами. Окно взрывается осколками сбоку здания, потом появляется шкаф для бумаг, большой, как черный холодильник, — прямо под нами этот шкаф с картотекой на шесть ящиков вылетает из отвесной грани здания и падает, медленно вращаясь, и падает, уменьшаясь вдали, и падает, исчезая в сбившейся в кучу толпе.
Где-то, на каких-то из ста девяносто одного этажей внизу, буйствуют обезьяны-космонавты из Подрывного Комитета Проекта Разгром, уничтожая историю до кусочка.
Старая поговорка, про то, что мы всегда причиняем боль тем, кого любим, — так вот, знаете, у этой палки два конца.
Когда во рту торчит пистолет, и его ствол воткнут между зубами, речь сводится к мычанию.
У нас осталось десять минут.
Еще одно окно в здании взрывается, и разлетается стекло, сверкая в воздухе, как стая голубей, потом темный деревянный стол, подталкиваемый Подрывным Комитетом, выдвигается из здания дюйм за дюймом, вдруг наклоняется, соскальзывает, и, в конце концов, став на время сказочным летающим предметом, теряется в толпе.
Паркер-Моррис Билдинг не станет через девять минут. Когда берешь нужное количество гремучей смеси и наносишь на опоры фундамента чего угодно — можно свалить любое здание в мире. Нужно только тщательно, плотно обложить и затрамбовать это дело мешками с песком, чтобы сила взрыва ушла в опоры, а не рассеялась по подвальному гаражу вокруг них.
Такие технические тонкости не найти в каких-нибудь там учебниках истории.
Три способа изготовить напалм. Первый: можно смешать равные части бензина и замороженного концентрата апельсинового сока. Второй: можно смешать равные части бензина и диетической колы. Третий: можно растворять в бензине размолотый кошачий кал, пока смесь не загустеет.
Спросите меня, как изготовить нервно-паралитический газ. О, или эти, бешеные автобомбы.
Девять минут.
Паркер-Моррис Билдинг опадет, все сто девяносто и один этаж, медленно, — так дерево валится в лесу. Бревно. Можно свалить все, что угодно. Странно подумать, что место, где мы стоим, станет лишь отметкой в небе.
Тайлер и я у бортика крыши, пистолет у меня во рту, и я с интересом думаю, насколько он грязен.
Мы полностью забываем обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера, и смотрим, как еще один шкаф для бумаг выскальзывает сбоку здания, и его ящики в воздухе выкатываются наружу; стопки бумаги подхватываются воздушным потоком, и их уносит ветер.
Восемь минут.
Потом дым, — дым начинает валить из разбитых окон. Команда подрывников пустит в ход первичный заряд примерно через восемь минут. Первичный заряд взорвет основной, опоры фундамента рухнут, и серия фотографий Паркер-Моррис Билдинг попадет во все учебники истории.
Серия снимков из пяти фиксированных картинок. Вот — здание стоит. Вторая картинка — здание будет снято под углом в восемьдесят градусов. Потом угол в семьдесят градусов. Здание под углом в сорок пять градусов на следующей картинке, когда каркас начинает сдавать, и башня образует небольшую дугу по линии его сгиба. Последний снимок — башня, все сто девяносто один ее этаж, обрушится на национальный музей — вот истинная цель Тайлера.
— Сейчас это наш мир, и только наш, — говорит Тайлер. — А все эти древние — мертвы.
Знай я, как все повернется — сейчас я тоже с огромным удовольствием был бы мертв и на небесах.
Семь минут.
Высоко, на вершине Паркер-Моррис Билдинг, и пистолет Тайлера у меня во рту. Столы, шкафы-картотеки и компьютеры метеоритным дождем летят на окружившую нас толпу, дым клубится из разбитых окон, в трех кварталах ниже по улице команда подрывников смотрит на часы, — и в это время я подумал, что все это, — пистолет, анархия, взрыв, — как-то связано с девушкой по имени Марла Сингер.
Шесть минут.
У нас тут что-то типа треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. Марле нужен я. Мне не нужна Марла, а Тайлер больше не нуждается в моем обществе. Тут речь не о любви, как о пристрастии. Тут речь о собственности, как о владении.
Без Марлы Тайлер остался бы ни с чем.
Пять минут.
Может, мы станем легендой, может, не станем. Хотя нет, я скажу, погодите.
Где и кем был бы Иисус, если бы никто не написал евангелия?
Четыре минуты.
Языком отпихиваю ствол пистолета за щеку и говорю: «Ты хочешь стать легендой, Тайлер, дружище, — так я сделаю тебя легендой. Я был неподалеку с самого начала».
Я помню все.
Три минуты.
Глава 2.
Большие руки Боба были сомкнуты в объятья, удерживавшие меня, и я оказался зажат в темноте между нынешними потными титьками Боба, висячими, огромных размеров, — наверное, такие же громадные мы представляем себе у самого Бога. Вокруг подвал церкви, он полон народу, каждый вечер мы встречаемся: это Арт, это Пол, это Боб. Здоровенные плечи Боба наводили меня на мысль о линии горизонта. Густые светлые волосы Боба были похожи на результат применения крема для укладки, надпись на котором гласит «скульпторный мусс», — очень густые и светлые, и очень ровно расчесаны.
Его руки обвили меня, его ладонь прижимает мою голову к его нынешним титькам, выросшим из бочкообразной груди.
— Все будет хорошо, — говорит Боб. — Теперь ты поплачь.
От колен до макушки я ощущаю химические реакции внутри Боба, переваривающие пищу и перегоняющие кислород.
— Может, они поторопились со всем этим, — говорит Боб. — Может быть, это просто семинома. При семиноме у тебя почти стопроцентный шанс выжить, — плечи Боба поднимаются в протяжном вздохе, потом падают рывками, падают, падают под судорожные всхлипы. Поднимаются со вздохом. Падают, падают, падают.
Я хожу сюда каждую неделю уже два года, и каждую неделю Боб заключает меня в объятия, и я плачу.
— Поплачь, — говорит Боб, и вздыхает, и всхлип, всхлип, всхлипывает. — Давай, поплачь.
