Центром Милана считался салон двадцатитрехлетней графини Маффеи, которой предстояло сыграть важную роль в движении Рисорджименто. Несмотря на грозящую ему финансовую катастрофу, Бальзак наслаждался внезапным омоложением. Он описывал графиню в письме к ней самой: она напоминала ему статуэтки, которыми он так восхищался, «стройная, гибкая, добрая и красивая, тонкая, хрупкая, изящно сработанная, с изысканными формами, полная милосердия, красоты и чудесных изгибов». Граф Маффеи так забеспокоился, что послал жене срочные распоряжения: «Все взгляды прикованы к этому знаменитому иностранцу, и все знают, что он проводит в нашем доме почти все утра и вечера, пренебрегая другими приглашениями от знатных людей, осыпавших его, в отличие от нас, знаками внимания… Так как ты читала его романы, ты сама можешь судить, насколько он хорошо знает женщин и умеет их обольщать… Не рассчитывай, что его внешнее уродство или твоя неопытность спасут тебя или защитят от общественного мнения. Даже его уродство забывается благодаря его остроумию и обаянию. Он умеет по собственной воле раскрывать сердца и души. Помни, малютка Клара, что ты любимица всего Милана»779.
Когда Бальзак поехал в Венецию, чтобы получить подпись на одном документе, связанном с наследством Эмилио, он писал оттуда именно Кларе. Его письма представляют ценные доказательства того, как он порождал новые иллюзии, которые должны были заменить утраченные. Из своего номера в «Альберджо Реале» – номера, который в 1834 г. занимали Жорж Санд и Мюссе, – он любовался видом собора Сан-Джорджо Маджоре и его отдельно стоящей колокольней. В ту пору век туризма уже начался, и в самых поэтических местах он обнаруживал, что его фантазию обезглавливают «проклятые английские гравюры», которые уже показали ему Венецию во всех возможных видах. «Мой разум подобен кокетке, которой уже наскучила любовь во всех ее мыслимых видах, поэтому, когда она находит истинную любовь… она не чувствует ничего».
«И дождь укрывал Венецию серым плащом, что может быть весьма поэтическим для этого бедного города, который рассыпается со всех сторон и ежечасно тонет в могиле, но дождь оказался не слишком приятен для парижанина, который две трети года наблюдает завесу тумана и плащ дождя. Однако меня порадовало одно: молчание умирающего города. Одно это способно порадовать меня во время жизни в Венеции, ибо оно сочетается с моими тайными склонностями, которые, несмотря на внешний вид, тяготеют к меланхолии»780.
Через пять дней выглянуло солнце; Бальзак наскоро осмотрел весь город, был поражен его ангелами, но самым красивым нашел ангела в соборе Святых Петра и Павла781. И все-таки самой большой приманкой для туриста, страдающего меланхолией, оказалась гондола, «целая жизнь сама в себе»: «Признаюсь, сердце у меня было разбито не дамой моих грез, которая сидела рядом, ибо должно быть довольно приятно сидеть рядом в гондоле». Бальзак воображал в гондоле не мадам Ганскую. В письмах к ней, «смешивая прошлое и будущее в одном ощущении», он спрашивал, помнит ли она дом XV в. на берегу Большого канала, за палаццо Фини, с двумя готическими окнами. Там они могут свить свое гнездышко; выйдет дешевле, чем снимать виллу Диодати. Бальзак находил ревнивые подозрения Эвелины все более и более неприятными. Совпадение ли, что маленький готический домик на Большом канале, как говорят, был домом Дездемоны782? Может быть, Бальзак об этом знал. Спустя полтора года Эвелина услышала, что ее возлюбленный задумывал драму в пяти актах под названием «Джина»: «Это “Отелло” наоборот, – объяснял ей Бальзак. – Джина будет Отелло в юбке, а действие будет происходить в Венеции»783.
Бальзак путешествовал по Италии еще месяц – гораздо дольше, чем собирался. Он побывал во Флоренции, Ливорно, Болонье, где заходил к Россини и Олимпии Пелисье, и Генуе, где случилась ужасная «ошибка». Его поместили в карантин, то есть «в самый ужасный лазарет, непригодный… даже для бандитов». Во время его пребывания там один генуэзский торговец поделился с ним тайной, способной сделать его миллионером: из-за этого 1838 год стал для Бальзака одним из самых непродуктивных с точки зрения творчества.
24 апреля 1837 г. Бальзак наконец покинул Милан, собираясь выжать последние капли благословения из своего итальянского отпуска, прежде чем вернуться в ад. Свое путешествие он описал Эвелине, когда вернулся на улицу Кассини, где его ждали «200 писем», в том числе три от нее. Самое интересное в письме к Эвелине – дата: 10 мая. Дело в том, что Бальзак вернулся в Париж на неделю раньше.
«У меня было великолепное путешествие, и я рад, что совершил его… Я пересек Сен-Готард, где на тропинках лежало 15 футов снега, но я вынужден был идти дальше, поскольку даже самые высокие вехи, отмечавшие дорогу, оказались похоронены под снегом, а мосты через потоки стали невидимыми, как и сами потоки. Несколько раз я едва не погиб, несмотря на то что у меня было одиннадцать проводников. Я поднялся на Сен-Готард утром, видел красивейшую луну. А затем над снегом взошло солнце – такое зрелище бывает один раз в жизни! Я спустился так быстро, что за полчаса я дошел от минус 25 градусов на вершине до стольких же градусов, но со знаком плюс, в долине Ройса. А затем ужасы Дьяволова моста… Я истратил огромное количество времени и денег, но деньги того стоили. Путешествие превосходное, и я намерен повторить его летом, чтобы увидеть все эти красоты в новом свете».
Гибель Бальзака в подсвеченном луной снегу в Швейцарских Альпах была бы очень романтичной, и такая мысль наверняка приходила ему в голову. Как обычно, он сравнивал свою поездку с наполеоновской кампанией – отступлением из Москвы. Затем, освеженный легким прикосновением смерти, он приготовился к бою с кредиторами: «Теперь я вернулся к работе. Я в стремительной последовательности издам “Цезаря Бирото”, “Совершенную женщину” (La Femme Supérieure) и “Гамбара”; закончу “Утраченные иллюзии”, затем “Большой банк” (La Haute Banque) и “Художников” (Les Artistes). После этого мы (то есть он сам и портрет Эвелины. – Авт.) полетим на Украину, где, может быть, мне настолько повезет, что я напишу пьесу, которая положит конец моим финансовым мучениям. Таков мой план действий, cara contessina784».
План немедленных действий оказался не таким славным. Бальзак попросил помощи у своих финансовых советников, и все дали ему один и тот же совет: бежать. Он бежал в дом всегда радушных Висконти, которым принадлежал «величественный особняк» на Елисейских Полях, под номером 54 – возможно, «Отель де Масса», который теперь можно видеть в трех милях от того места, по адресу: улица Фобур-Сен-Жак, дом 38. Туда его перенесли в 1928 г.; он стал штаб-квартирой Общества литераторов785. Здесь, к унижению Бальзака, историю подхватили газеты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
