Она отвела глаза за какую-то долю секунды до того, как «Грызун» посмотрел на нее.
«Чего пялишься?» – хотел сказать он. Но, конечно же, ничего не сказал. Только шепнул «Мальчику»:
– Не знаешь, Краснянская замуж опять не вышла? Взгляд у нее какой-то голодный… По-моему – хронический недоёб!
– Откуда мне знать? – пожал плечами «Мальчик». – Я не доктор!
Сотрудники службы наружного наблюдения всегда дают клички своим «объектам», причем делают это мастерски, зацепившись за характерные черты внешности или поведения. Сегодня «топтуны» сами получили прозвища, но они об этом ничего не знали.
Страдающему избыточным весом и лоснящемуся лицом лейтенанту Макагонову мастер психологического портрета Грант Лернер присвоил псевдоним «Сало», а тот, в свою очередь, очень точно назвал Мигунова «Барином». Бесцветный и вялый младший лейтенант Бесков действительно напоминал шпинат или щавель, но и придуманное им обозначение «Краля» как нельзя лучше подходило к Светлане Мигуновой.
«Шпинат» вышел из туалета и присоединился к напарнику, приглядывающему из-за колонны за потоком людей.
– Ну, как? – спросил «Сало».
Тот пожал плечами.
– Сортир, как сортир. И делают там то же самое, что в любом сортире. Хоть в ресторане, хоть в пивной, хоть на стадионе. И великая сила искусства тут роли не играет.
«Сало» привычно повертел головой, будто разрабатывая шейные позвонки.
– Не пойму я этого искусства. Музыка, как кота за хвост тянут, эти танцы бесконечные, – выдохнул он сквозь зубы. – Хренотень какая-то… Сколько можно танцевать?
На что «Шпинат» едко заметил:
– Однако за эту хренотень люди по две-три сотни баксов выкладывают. А тебе – бесплатный билет.
* * *
Не успела Людмила Геннадьевна положить трубку селектора, а уже загромыхала-задребезжала стеклянная дверь и подполковник Чикин на всех парах влетел в лабораторию.
– Ну? Все получилось? Точно? – с непосредственностью ребенка выкрикнул он, сразу направляясь к столу Лимановского, у которого сгрудилась группа вольно одетых сотрудников – кто в растянутых домашних трениках, кто в легкомысленной пестрой маечке, кто-то, кажется, даже в домашних шлепанцах. С не свойственной для него бесцеремонностью профессор растолкал всех, навалился на стол, впился взглядом в экран компьютера.
Слева ровными рядами расположились десятки диаграмм, прорезанных неправильными синусоидами, словно нарисованными мелко дрожащей рукой; справа – такие же диаграммы и такие же синусоиды. На каждой из диаграмм отдельные зазубринки выделены ярко-желтым цветом – именно эти участки синусоид проходили проверку на идентичность.
– Ну, ну, – Чикин перевел взгляд на Лимановского. – Докладывайте по порядку!
– Да вот же оно все! – Лимановский торжественно кивнул на монитор. – В левой части эпсилон-волны голосового отпечатка первого диктора, в правой части – эпсилон-волны второго… Внизу, в отдельном окошке – вон там, над рабочей панелью – результаты идентификации. Ноль целых девяносто две сотых. Почти единица.
– Да я-то вижу…
Профессор растрепал седые волосы.
– Только когда буду докладывать, это «почти» может нам боком выйти. Начальство обязательно зацепится: «Опять приблизительность! Опять ваши фантазии!» И что я им скажу? Ведь я автор метода, заинтересованное лицо!
– А вы, Иван Михайлович, объясните, что больше ноль девяти – это уже единица!
– К тому же обработана только треть всех записей, – добавил высокий бородач в футболке с выцветшей эмблемой московской Олимпиады. – Чем больше объем информации, тем меньше погрешность. А мы просто не успеваем… При полной обработке будет ровно единица. Это мы гарантируем.
– Значит, мои эпсилон-волны работают? – в очередной раз уточнил профессор.
– Еще как работают, Иван Михайлович! – встрял бородач. – Это и есть единственная постоянная составляющая фонограммы. Она действительно не меняется. С шестнадцатилетнего возраста и до глубокой старости. Как генетический код. Просто она настолько мала, что обычный сканер ее не определяет…
Чикин внимательно обвел взглядом собравшихся.
– Значит, мы имеем аппаратный вывод, а не мои субъективные умозаключения и предположения? Объективный инструментальный результат?
– Конечно, – уверенно кивнул Лимановский.
– Железобетонно, – сказал бородач.
Остальные эксперты были полностью согласны с коллегами.
Профессор Чикин выпрямился и глянул на часы.
– Тогда я докладываю результат!
* * *
«Джульетта» ушла. В углу Анна заметила швабру. «Прекрасный штрих, – подумала она. – Грант меня обязательно похвалит!»
Она продолжала прихорашиваться перед зеркалом, избегая лишних движений. В дамскую комнату втягивались, завихряясь, благоухающие дорогими ароматами потоки прекрасной половины театральной публики, которым, в общем-то, тут и делать было нечего, ибо низменно справлять малую, а тем более большую нужду красивые и разнаряженные дамы, естественно, не могли. Разве что макияж поправить, да ручки помыть…
Анна видела в зеркале отражения всех входящих и выходящих. Разными потоками сюда занесло Изабеллу, Свету Мигунову и немного запыхавшуюся Мэри. «Молодцы, компактно идут!»
Мэри с ходу заняла удачно освободившуюся четвертую от входа кабинку. Анна нырнула в первую. Пластиковая стенка не доходила до низа, поэтому, заперевшись на защелку, она сразу поставила на пол сумку, закрыв тридцатисантиметровую щель.
Остальные участницы «Рок-н-ролла», не глядя друг на друга, занимались исключительно своей внешностью: приводили в порядок одежду и прически, крутились у зеркала, но по мере освобождения кабинок каждая занимала свою: Света – третью, а Изабелла Хондерс – вторую.
Занявшая свою кабинку последней, Изабелла дважды деликатно кашлянула: все на местах, все готовы. Негромкие звуки прозвучали для всех участниц, как оглушительный выстрел сигнального пистолета – старт, время пошло! А может быть, как первый требовательный взмах дирижерской палочки.
Скрипка, кларнет и валторна ушли в еле слышное пианиссимо, под пологом которого начались удивительные превращения.
Опустив крышку, Света присела на унитаз, быстро сняла свои яркие приметные сапоги на «шпильке» и сквозь щель внизу между кабинками просунула их Мэри Бинтли. Взамен она получила неприметные черные сапожки на плоской подошве.
«Крале» было крайне неприятно сидеть на унитазе, наступать ногами в тонких колготках на холодный туалетный пол, а тем более надевать чужую обувь. Но она, сжав зубы, проделывала все это максимально собранно, четко и быстро. Тем же путем она передала оранжевую сумку на длинном ремешке и золотое ожерелье. В сердце кольнула неуместная жалость утраты.
Мэри мгновенно сняла кофточку и шляпку, передала их Свете, а сама надела ожерелье и распустила стянутые в «ракушку» волосы. На этом трансформация не закончилась: ловким круговым движением она расстегнула скрытую нейлоновую «молнию» и отстегнула нижнюю часть юбки. Теперь она доставала до колена, как у Светланы.
Света передала кофточку и шляпку Изабелле, та мгновенно скрыла голые плечи и спину, сразу приобретя скромный и достойный вид Мэри Бинтли.
Потом Света отдала Мэри гардеробные номерки четы Мигуновых; Мэри вручила ей свои номерки, а Света передала их Изабелле. Изабелла, в свою очередь, просунула в щель пластиковый пакет с синим халатом уборщицы и синей косынкой. Потом, став на колени, помахала рукой и, когда Света, преодолевая отвращение, тоже стала на колени и наклонилась, шепотом передала указание Анны Халевой:
– Там в углу стоит швабра – возьми ее с собой!
Света натянула халат, повязала косынку. В это время Мэри, расчесав распущенные волосы, покинула кабинку.
Но это была уже не Мэри Бинтли, секретарь-машинистка при отделе культуры посольства США, это был другой человек. Осанка, походка – Мэри с удивительной точностью воспроизвела привычку Светы чуть отставлять во время ходьбы правую руку, одежда… Даже лицо, обрамленное густыми темно-каштановыми волосами, стало похожим на лицо Светланы. Во всяком случае, сама Мэри в это верила, а уверенность в любом перевоплощении – залог успеха!
Впрочем, наблюдатели не рассматривают черты лица – воспринимается лишь общий облик. Поэтому, когда Мэри вышла из дамской комнаты, «Грызун» лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, зато «Сало» и «Шпинат» оживились.
– Веди «Кралю», – сказал «Шпинат», и напарник спокойно двинулся следом за «объектом».
Через минуту в вестибюле появилась Анна Халева. Старший лейтенант Краснянская, издевательски названная ею «Джульеттой», привычно взяла «объект» на трехметровый поводок. У нее действительно были нелады в личной жизни, и лейтенант Богданов, он же «Грызун», поставил ей правильный диагноз. Анна Халева спокойно стала подниматься по лестнице. Она выполнила свою часть задания, и теперь от нее больше ничего не зависело. Халева спокойно отправилась на верхний ярус, в буфет, где ожидал Грант Лернер. «Джульетта», как приклеенная, шла следом.
