Зал аплодировал, занавес снова взлетал вверх и опускался, люстры постепенно наливались оранжевым светом.
– Надо понимать так, что тебе понравилось, дорогая? – сказал Лернер, оборачиваясь к своей партнерше.
Рядом вставали аплодирующие зрители, Лернер и Анна тоже встали. Она посмотрела на Лернера: тот улыбался, даже сиял. Все шло, как надо.
– В общем, ничего… Только с трудом верится, что они помирятся, – сказала Анна.
– Монтекки и Капулетти? Да это никому и не нужно, – бросил Лернер. – Завтра вечером опять соберется полный зал, они опять поссорятся… Потом опять помирятся. Это замкнутый круг.
Он повернулся и, придерживая сзади Анну за талию, повел ее к проходу между секторами.
– Кстати, в Вероне в самом деле проживали и Монтекки, и Капулетти, в пятнадцатом или шестнадцатом веке, не помню, – продолжал Грант, по ходу движения поднимая сиденья кресел. – Сохранился даже дом на Пьяцца делле Эрбе, где жила Джульетта, и тот самый балкон… И во дворе стоит бронзовая скульптура Джульетты. Бронзовая, заметь, хотя старый лис Монтекки, согласно Шекспиру, обещал поставить золотую. Статуи Ромео нет вовсе, даже деревянной. Так что обе стороны спокойно наплевали на все свои обещания.
– Неужели ты это выяснил специально к сегодняшнему спектаклю? Но это же не имеет никакого отношения…
– Не имеет, – согласился Грант, взглянув на свои «Сейко». – Но влияет на мой настрой на понимание окружающей обстановки, если хочешь…
– А их потомки – они живут там сейчас?
– Вот это действительно не имеет никакого значения, – пожал плечами Грант. – Но, думаю, вряд ли…
– Скорей всего, они враждовали до тех пор, пока не истребили друг друга, – с нервным смешком сказала Анна. – А как общее впечатление?
– Ты знаешь, хореография Кеннета Макмилана в «Ла Скала» мне показалась более выразительной.
– Не могу согласиться, милый. Сегодняшняя постановка просто гениальна!
Анна теснее прижалась к Гранту.
Подкравшаяся вплотную «Джульетта» постаралась запомнить последнюю фразу: точность влияет на премию. Но точно запомнить не смогла и написала в отчете: «Джот– ти спектакль не понравился, а Халева сказала, что он гениальный».
Дирижеру с помощницей пришлось остановиться у прохода и подождать, когда схлынет толпа. Фил и Мэри покинули свой ряд с другой стороны и теперь направлялись к выходу; «Сало» и «Шпинат» профессионально работали локтями, стараясь не потерять их из поля зрения. Изабеллу и Роберта Лернер не смог разглядеть – возможно, они уже были в фойе.
– Ты мне напомнил Ромео, – неожиданно добавила Анна. – Когда он надел маску, чтобы пробраться на бал к Капулетти… Помнишь?
Лернер посмотрел на нее.
– Я не Ромео, дорогая, – сказал он негромко, но отчетливо. – Запомни это. Я скорее Балтазар, его слуга… И ты, кстати, тоже. Мы оба всего только слуги.
– Балтазар? Этот тот, которого арестовали в конце? – Анна опять усмехнулась. – И что с ним потом будет?
Лернер пожал плечами.
– Об этом история умалчивает. Но скорей всего, отрубят голову. Слуги всегда отвечали за проступки господ.
* * *
– …Беличья шуба, меховой берет, яркие оранжевые сапоги, сумочка в цвет, – трещал в рации голос лейтенанта Макагонова. – На нем темное пальто, фуражка какая-то дурацкая, темные очки. Оба высокие. Да, и еще на нем шарф черно-белый, бросается в глаза… Уже подходят к Кутафьей башне, через пару минут увидите. Принимайте.
Из ворот Кутафьей в лучах прожекторов тянулся неторопливый людской поток, растягивался, расползался в стороны – к Воздвиженке, где станция метро, к Боровицкой и Манежной площадям. Юра видел два интуристовских автобуса и с десяток такси на Манежной, ожидающих пассажиров; кто-то из таксистов вышел из машины в одном легком пиджачке и курил, разглядывая толпу и зябко пританцовывая на утоптанном снегу.
– Я Утес, доложите обстановку! – прорезался в рации нетерпеливый голос Кормухина. – Взяли?
Начальник отдела очень хотел поскорей доложить генералу о громком успехе и не скрывал этого.
– Утес, я первый, ждем. Сейчас примем из-под НН.
– Докладывать немедленно!
– Есть!
Юра расположился метрах в пяти от ворот с таким расчетом, чтобы засечь Мигуновых еще до того, как они выйдут из-под свода Кутафьей башни. Толпа обтекала Евсеева, толкала, оттесняла, кто-то бросал обидные реплики типа: «Что стал, как столб на дороге? Другого места не нашел?»
Кастинский стоял в трех метрах сзади и чуть левее. «Конечно, весь успех присвоит начальство, – сказал он, когда они выезжали. – Но те, кто задерживают, тоже всегда попадают в сводку… – И озабоченно добавил: – Почти всегда». Ремнев ждал в трех метрах сзади и правее. Он тоже хотел попасть в победную сводку.
У ограды Александровского сада дожидалась черная «Волга» с гражданскими номерами и включенным движком. Восемь сотрудников на машинах контролировали выходы на Знаменку, Воздвиженку, Большую Никитскую и Тверскую улицы. Приметы Мигуновых знали все, и все, включая водителей, хотели отличиться.
Юра стоял, подняв воротник и засунув руки в карманы. Взмокшей рукой он ощупывал ПМ и чувствовал, как собирается под шапкой липкий пот. Вот она – настоящая боевая операция! Все как в кино. И все не так! Это на экране сплошь да рядом оперативники лихо бегают и удалецки стреляют, а в реальной жизни стрельба – это всегда провал, отступление от разработанного плана. Да и как стрелять в такой толпе? И как потом объяснять Кормухину и Ефимову, что застрелил подозреваемого Мигунова?! Это ведь только в кино начальники – как отцы родные: и поймут, и успокоят, и накормят-напоят…
Никакого удовлетворения он сейчас не испытывал: только дикое напряжение и звон натянутых нервов. Весь организм работал в режиме мобилизации: глаза сканировали толпу, препарировали каждого, прожигая насквозь, отыскивая среди пестрой человеческой мозаики сливающиеся с ней чуждые элементы.
И еще было нетерпение. Он шел к этой минуте, как альпинист к своей вершине, который целый год готовит снаряжение и маршрут, прикупает потихоньку тушенку и крупу, договаривается по телефону с проводниками, заранее просчитывает каждый свой шаг на этом пути и хранит в самом дальнем кармашке рюкзака заветный вымпел, который он закрепит на покоренном им пике… Если, конечно, пик покорится!
Только почему-то не оказалось при нем никакого вымпела, пуст кармашек, и не было радостного предвкушения, больше того, еще в машине, по дороге сюда, появилось неприятное ощущение, что все рухнуло и ничего не выйдет. И хотя все вроде идет хорошо: сопровождаемые «наружкой» Мигуновы, ничего не подозревая, движутся прямо к нему в руки, может, даже улыбаются друг другу, довольные спектаклем; но неприятное чувство не проходило. Наверное, нервы. Это ведь его первое задержание.
Снова рация.
– Ну, взяли? – раздраженно спросил Кормухин. – Что вы там дрочитесь?!
– Ждем. Выходят. Уже вижу.
В темной толпе под сводами Кутафьей башни вспыхнул белый с черным шарф. Вспыхнул и опять исчез. Юра подобрался, напружинился. Тут же увидел его снова. И шарф, и очки, и фуражку, и меховой берет, и оранжевую сумочку, а потом и яркие красивые сапоги рассмотрел. Интересно, какие у нее ноги?
Чета Мигуновых неспешно выходила из башни, обгоняемая другими, более торопливыми зрителями. Они о чем-то беседовали – Юра видел склоненные друг к другу головы, видел, как он слегка жестикулирует левой рукой в перчатке, правая согнута в локте, чтобы супруге было удобнее за нее держаться.
Юра сдвинул шапку набок. Это условный знак напарникам.
– Контроль, «объект» вижу. Принимаю, – передал он по рации.
– Мы снимаемся, – буркнул Макагонов.
Юра пропустил Мигуновых вперед и поплыл в толпе следом за ними. Кастинский и Ремнев поплыли впереди и по сторонам. Еще наслаждающиеся свободой Мигуновы, ничего не подозревая, оказались в треугольнике несвободы. Невидимая линия уже отделила их от остальных людей. Сейчас она материализуется и будет все утолщаться и утолщаться, превратившись, в конце концов, в толстые стены, решетки и колючую проволоку.
В очередной раз ожила рация.
– Взяли?! – зло спросил Кормухин.
– Да, – опережая события, сказал Евсеев. – Через минуту доложу подробно.
Толпа редела. Кастинский обернулся, ловя Юрин взгляд. Что это он такой бледный? И Ремнев обернулся – он, наоборот, багрово-красный. Юра кивнул: берем.
Когда Мигуновы стали спускаться по лестнице, треугольник начал сужаться. Юра ускорил шаг. Рука в кармане отпустила мокрую ручку пистолета и нащупала удостоверение. Раз, два, три… Все! И вот он уже рядом, совсем близко, он слышит легкий коричный запах туалетной воды и тонких нежных духов, он деликатно и твердо останавливает жестикулирующую руку Мигунова, крепко берет под локоть, плавно замедляет его неторопливый шаг и твердо выговаривает слова, мысленно отрепетированные давным-давно, долгожданные волшебные слова, мигом меняющие все вокруг:
