— Ты же замерзла, бедняжка! — говорит он, бережно прижимая ее к себе, она чувствует его дыхание, она отстраняется и убегает, только совсем не в ту сторону, в которую нужно: за скамью и дальше, в густой кустарник. Он за нею, настигает ее. Происходит тихая и нежная борьба, которая кончается тем, что она сдается… однако не раньше, чем вырывает у него обещание ради всего святого сохранить это в тайне…
Таким вот образом вышло, что Матте-Гок ухитрился в ту ночь пополнить и без того длинный и зловещий список своих грехов еще одним редким пунктом. Совращение чужой невесты! Этого он еще не пробовал. Кто бы мог подумать, что изведаешь такое… в этой дурацкой захолустной дыре!
4. Еще о ходе сражения. Совет праведниковСходка в обществе «Идун», первоначально задуманная как свадебный праздник, мало-помалу приобрела характер своеобразного военного совета.
Между всеми участниками существовало полное единодушие в вопросе о том, что необходимо принять меры против нечестивцев. Но относительно того, каким образом это сделать, мнения разделились. Анкерсен представлял, как всегда, самое крайнее направление и настаивал на том, чтобы собравшиеся, закончив кофепитие, в полном составе выстроились и отправились на поиски новобрачных, которых необходимо водворить в «Идун».
— Мы знаем, что встретим сопротивление и, быть может, нас ждут тяжкие испытания, — сказал он, — но мы должны пойти на все.
— Именно, только так! — усердствовала фру Янниксен.
Между тем младший учитель Ниллегор резко выступил против этого плана.
— Сама по себе мысль, безусловно, прекрасна, — сказал он. — Но момент для такого крестового похода выбран неудачно. Я всей душой поддерживаю идею демонстрации за правое дело, но давайте выждем! Просто-напросто выждем день-другой, пока не отшумит это свадебное пиршество, пока не наступит реакция, не появится пресыщение и раскаяние. Тогда, и только тогда, настанет время действовать.
Судя по гулу собрания, точка зрения Ниллегора встретила всеобщее одобрение. Но Анкерсен упорно стоял на своем.
— Быть может, в соображениях Ниллегора и есть доля истины, — заявил он. — Но я полагаю, что в случае, с которым мы имеем дело, холодный расчет абсолютно неуместен и недопустим. Нет, Ниллегор! Кто не дерзает, тот не победит! Что до меня, я прочно усвоил: лишь священный огонь, и не что иное, как священный огонь, залог настоящего успеха.
Если тебе преградил дорогу бешеный бык, ты можешь сделать одно из двух: либо пуститься наутек и предоставить быку бушевать, нанося невозместимый ущерб другим существам, в то время как сам ты отсиживаешься в своей каморке, либо с высоко поднятой головой устремиться навстречу разъяренному зверю, взглянуть на него в упор и сделать все, что в твоих силах, чтобы его одолеть!
— Святая истина! — согласно подтянула фру Янниксен.
Ниллегор покачал головой и ответил прочувствованно и весомо:
— Я далек от того, чтобы недооценивать высокий боевой дух. Я только думаю, Анкерсен, что мы принесем больше пользы правому делу, поставив ему на службу свой здравый смысл. Бык — что ж, образ великолепный! Бык есть бык, и перед лицом слепой ярости стихий бессильны любые убеждения, любые аргументы, любые проповеди!
Анкерсен вскочил с места и сделал протестующий жест:
— Стихии! — с издевкой выпалил он. — К дьяволу стихии!
— Не стоит браниться! — заметил Ниллегор, скривив губы унылой улыбкой.
Анкерсен победоносно захохотал:
— Сразу заметно, Ниллегор, что ты учитель арифметики! Но поверь, твои хитрые выкладки тоже вдребезги разобьются о слепую ярость греха!
Расчеты — они и есть расчеты, а священный огонь необорим! Он творит чудеса! Или это неправда, что вера и гору с места сдвинет?
— Правда! — возликовала фру Янниксен.
Ниллегор устало кивнул:
— Да, Анкерсен, в известном смысле это правда, в известном смысле и в известное время. И к тому же в переносном значении. Я отлично понимаю твой… оригинальный ход мыслей. Однако я считаю, что не всякий удар кулаком по воздуху есть удар во славу господню! Мы не должны, увлекшись ухарской отвагой и бесшабашной жертвенностью, допустить роковую оплошность! День, когда благодаря нашей организованной и неутомимой деятельности будет введен сухой закон, — этот день, Анкерсен, будет для нас подлинным днем победы. И мы уже близки к достижению цели. Воистину скоро пробьет великий час! То, что происходит нынешней темной ночью, — это первые предсмертные корчи нечестивцев. Так будь же разумным полководцем, Анкерсен, не маши руками впустую, не совершай вылазок, где не нужно! Ты знаешь, мы тебе доверяем и преданно следуем за тобою, когда…
— Когда уже нет никакого риска! — обрезал его Анкерсен. — Когда уже можно не бояться за свою шкуру! Нет, Ниллегор, спасибо! Знай, и пусть все собрание знает, что тут мы с тобой глубоко расходимся! Ибо дело попросту в том, что ты трусишь! Ты не только осторожен и расчетлив, ты еще и боязливый человек, ты маловер, Ниллегор! Нет, пусть никто не скажет о нас, что мы проиграли бой и сложили оружие, что мы попятились назад и разошлись по домам, уповая на то, что в следующий раз нам больше повезет! Мы не хотим запятнать себя несмываемым позором!
— Да, мы не хотим запятнать себя позором! — ретивым эхом отозвалась жена кузнеца.
Анкерсен сделал широкое движение разведенными руками:
— Посему умоляю в последний раз: внемлите мне, человеки, и следуйте за мной! Следуйте за мной в этот решительный час! Если же вы отступитесь… что ж, тогда я один ринусь в сражение!
— Нет, Анкерсен, один вы не останетесь! — крикнула фру Янниксен, выразительно взглянув на управляющего.
Ниллегор высморкался, а затем сухо сказал тоном обвинителя:
— Хорошо, Анкерсен, но чего ты, собственно, от нас добиваешься? Изволь хотя бы посвятить нас в подробности своего плана!
— Нет! — крикнул Анкерсен. Голос его дрожал. — Нет, сударь мой, никакие подробности нам не нужны! Да свершится то, чему должно свершиться!
Ниллегор побледнел. Тихо, но необыкновенно отчетливо он сказал:
— Единственное, чего ты достигнешь своими безрассудными действиями, Анкерсен, — ты внесешь раскол в наши ряды, а ведь мы могли бы выступить сплоченным блоком, который никому не одолеть, от которого никому не ускользнуть!
— Ускользнуть! — рявкнул Анкерсен, потрясая сжатыми кулаками. — Ускользнуть! Вот оно, нужное слово! Именно, Ниллегор, ты же только о том и хлопочешь, как бы тебе ускользнуть! Ты, сударь мой, трясешься от страха за свою распрекрасную шкуру, за свою должностишку и ничтожный престиж! В этом все дело!
Ниллегор сдержанно улыбнулся, хотя весь кипел негодованием. Пронзительным голосом он ответил:
— Ты, Анкерсен, мнишь себя в некотором роде пророком. Но должен тебе сказать, сударь мой, другие держатся на этот счет иного мнения! Мне что, поступай как знаешь! В лучшем случае ты добьешься того, что люди завтра, пожимая плечами, будут говорить: «Этот Анкерсен — вот бесноватый! Вчера опять распоясался вовсю». В результате ты только вред принесешь нашему общему делу. Единственно ради удовлетворения своей неодолимой пагубной страсти — во что бы то ни стало выпятиться!
Анкерсен раскатился стонущим смехом:
— Ну, спасибо тебе, Ниллегор! Теперь уж, я думаю, все мы тебя раскусили, все разглядели твое трепыхающееся овечье сердчишко! Жалкий трус! Недотепа несчастный! Фу… Я презираю тебя! А как у тебя давеча поджилки тряслись, когда пушка-то загрохотала!
Он обернулся к собранию и сказал глухим и мрачным, жалобным тоном:
— Итак, выбирайте же, братья и сестры! Выбирайте между вот этим и мною! Если вы выберете его, что ж, по крайней мере я буду знать. Тогда я покину вас и пойду своим собственным путем!
— Нет! Нельзя допустить, чтобы Анкерсен ушел! — раздался вдруг резкий голос. Это не был голос фру Янниксен. На сей раз говорила фру Ниллегор. Поднявшись, она стояла и мяла в руках носовой платок. — Анкерсен должен остаться! Нельзя, чтобы Анкерсен ушел!
Клич фру Ниллегор возымел немедленное и сильное действие. Собрание загудело, заволновалось, многие повскакали с мест, одна женщина громко, с вызовом рыдала. У Ниллегора вид сделался какой-то обалделый, нижняя губа отвисла.
— Да! — продолжала фру Ниллегор, выпевая слова визгливым, исступленным голосом, способным, казалось, и черепицу за сердце тронуть. — Я не согласна со своим мужем! Я верю в Анкерсена! Он прав! Ибо буква убивает, а дух животворит!
Последнюю фразу она почти что провыла, бурно мотая в такт головой.
Анкерсен, как и все, в первое мгновение онемел. Но потом он вдруг заговорил мягко и кротко, как человек, глубоко растроганный и ублаготворенный:
