крупных газет в Мехико. И остановилась в этой гостинице из страха.
— Чего вы боитесь? — спросил Фейт.
— Всего. Когда занимаешься любой темой, связанной с убийствами женщин в Санта-Тереса, начинаешь бояться всего. Бояться, что побьют. Бояться, что похитят. Бояться, что будут пытать. Естественно, с опытом начинаешь бояться меньше. Но у меня нет опыта. В этом моя проблема — опыта нет. И да, если бы такой термин существовал, я бы назвалась тайной журналисткой. Я знаю про убийства всё. Но все равно — я не эксперт. В смысле, я изучаю тему только с прошлой недели. Я ничего не знала, ничего не писала по этому поводу, и вдруг, ни с того ни с сего, мне на стол хлопнули папку с делами убитых и велели заняться этим делом. Хотите узнать почему?
Фейт согласно кивнул.
— Потому что я — женщина, а женщины не могут себе позволить отказаться от поручения. Естественно, я уже знала, как судьба распорядилась жизнью моего предшественника. Все в газете об этом знали. Это было громкое дело — и вы, наверное, о нем слышали.
Тут Фейт отрицательно помотал головой.
— Его убили, конечно. Он стал слишком глубоко копать, и его убили. Не здесь, в Санта-Тереса, а в столице. Полицейские сказали, что это было обычное ограбление со смертельным исходом. Знаете, как все случилось? Он сел в такси. Такси тронулось. На углу улицы в машину сели двое незнакомцев. Некоторое время они кружили, останавливаясь у банкоматов, и снимали деньги с кредитки моего предшественника, а потом поехали в пригород и истыкали его ножами. Это не первый журналист, который умер из-за того, что писал. В его бумагах я обнаружила сведения о еще двоих. Одна — женщина, диктор на радио, ее похитили в Мехико, и один американский мексиканец, который работал в Аризоне на газету под названием «Ла-Раса», он пропал без вести. Оба занимались расследованием убийств женщин в Санта-Тереса. С диктором я познакомилась на факультете журналистики. Мы никогда не были подругами. Возможно, мы за всю жизнь только двумя словами-то и обменялись. Но я считаю — мы знакомы. Перед тем как убить, ее изнасиловали и пытали.
— Здесь, в Санта-Тереса? — спросил Фейт.
— Нет, в Мехико. У убийц длинные, очень длинные руки, — сказала Гуадалупе Ронкаль сновидческим голосом. — Раньше я работала в отделе местных новостей. Почти никогда не подписывала свои заметки. Меня вообще никто не знал. А когда мой предшественник погиб, ко мне пришли две наши газетные шишки. Пригласили меня пообедать с ними. Естественно, я сразу подумала: напортачила где-то. Или кто-то из них двоих желает со мной переспать. Я их не знала совсем. То есть знала, кто они, но раньше мы никогда не разговаривали. Обед задался на славу. Они были очень корректны и воспитанны, а я — умна и наблюдательна. А лучше бы я им не понравилась. Потому что потом мы вернулись в редакцию и мне сказали, чтобы я шла за ними, что нам нужно переговорить о кое-чем важном. Мы закрылись в кабинете одного из них. Первым делом они спросили, не хочу ли я прибавки к жалованью. Тут уж я подумала: что-то странное происходит. И хотела сказать нет, а сказала — да, и тогда они вытащили бумагу и озвучили цифру, которая полностью отражала мою зарплату в отделе местных новостей, а потом посмотрели мне в глаза и назвали другую цифру — на сорок процентов больше, чем прежняя. Я чуть от радости не подпрыгнула. Затем мне передали материалы, собранные моим предшественником, и сказали, что с этого момента я работаю исключительно над делом о погибших женщинах. Тут я поняла, что, если отступлю, — потеряю вообще все. Еле слышным голоском я спросила: а почему я? Потому что ты, Лупита, у нас очень умненькая, сказал один из них. Потому что тебя никто не знает, сказал другой.
Женщина протяжно выдохнула. Фейт сочувствующе улыбнулся. Они заказали еще виски и еще пива. Рабочие из строящегося здания куда-то подевались.
— Что-то я слишком много пью, — сказала женщина. — С тех пор как прочитала материалы в той папке, злоупотребляю спиртным. Виски злоупотребляю, причем гораздо больше, чем раньше. Злоупотребляю водкой и текилой, а теперь распробовала эту местную сонорскую баканору, и ею теперь тоже злоупотребляю, — сказала Гуадалупе Ронкаль. — И с каждым днем мне все страшнее и страшнее, и временами я теряю контроль над собой. Вы, конечно, слыхали, что вот мы, мексиканцы, ничего не боимся. — Тут она рассмеялась. — Это неправда. Мы очень боимся, просто очень хорошо это скрываем. Когда я приехала в Санта-Тереса, к примеру, то умирала со страху. Летела из Эрмосильо сюда и думала: разобьется самолет? Ну и хрен с ним. Это же, говорят, быстрая смерть. Хорошо еще, один коллега из Мехико дал адрес этой гостиницы. Сказал, что остановится в «Соноре Резорт», чтобы репортаж про бой написать, и что я затеряюсь между кучей спортивных журналистов и никто не посмеет мне сделать что-то плохое. Сказано — сделано. Проблема в том, что бой-то закончится, а я не смогу уехать со всеми журналистами — придется мне еще пару дней в Санта-Тереса посидеть.
— Зачем? — спросил Фейт.
— Мне нужно взять интервью у главного подозреваемого в убийствах. Это ваш соотечественник.
— Я понятия не имел обо всем этом, — проговорил Фейт.
— Как же вы хотели писать об убийствах, а об этом не знали? — спросила Гуадалупе Ронкаль.
— Думал, информацию соберу. Я когда по телефону разговаривал, а вы меня слушали, просил дать немного времени.
— Мой предшественник знал об этом побольше моего. Ему понадобилось семь лет, чтобы в общем разобраться с тем, что здесь происходит. Жизнь — невозможно тоскливая штука, не находите?
Гуадалупе Ронкаль помассировала указательными пальцами виски, словно у нее началась мигрень. Она пробормотала что-то неразборчивое, попыталась позвать официанта, но на террасе сидели только они вдвоем. Ее пробрала дрожь.
— Мне нужно поехать к нему. В тюрьму, — сказала она. — Он главный подозреваемый, ваш соотечественник, он сидит уже несколько лет.
— Как же тогда он может быть главным подозреваемым? — спросил Фейт. — Я так понимаю — убийства ведь продолжаются, нет?
— Мексиканские тайны с чудесами, — ответила Гуадалупе Ронкаль. — Хотите поехать со мной? Поедете со мной вместе, возьмете у него интервью. По правде говоря, и мне будет спокойнее, если со мной поедет мужчина, правда, это совершенно не согласуется с моими идеями, я же феминистка. Вы ничего против феминисток не имеете? В Мексике феминисткой быть трудно. Если деньги есть, не так трудно, конечно, но если речь о среднем классе — то трудно. Поначалу-то нет, конечно, поначалу все просто, в университете вот, к примеру, очень просто, но с годами все становится труднее. Для мексиканцев, чтоб вы знали, главное очарование феминизма — в молодости. Но тут мы
