письменного стола с трубками в обеих руках.
— Третью можно взять в зубы, — посоветовала я.
— Дежурный на проводе! — надрывался Мышкин.
На клеенчатом диване лежал Тима, с головой укрывшись шинелью.
Я попросила ночной пропуск.
— Пароль — «Затвор». Одну минуточку! — Мышкин быстро поменял трубки.
— А отзыв?
— Зануда, — глухо сказал Тима из-под шинели.
— Кажется, «Загорск». Подожди... Да, «Загорск».
Все было в порядке. Можно было поручиться, что нас никто не хватится до самой полуночи. Я предъявила сержанту свой пропуск «в развернутом виде», как предписывалось, и шагнула, словно в тоннель, в затемненную улицу. Даже после тускло освещенного синей лампой подъезда мрак казался густым, плотным, осязаемым. Я сделала шаг, наткнулась на кого-то, ощутила холодный приклад винтовки.
— Тихо! — сказал простуженный баритон: я налетела на наружный пост.
— Неужели ты ни черта не видишь? — спросил Бельчик и подхватил меня под руку.
— А я что, кошка?
Ко мне привязалась какая-то куриная слепота. Это началось еще на фронте. Как только заходило солнце, я почти ничего не видела. К врачу идти я боялась по тем же соображениям, что Тима со своей малярией. Мне сказали, что помогает сырая печёнка, но в пайке ее не выдавали.
Под руку с Бельчиком я бойко шагала по хорошо известной мне улице. Но в абсолютной тьме путь казался незнакомым и вдвое длиннее обычного. Мы, кажется, опаздывали, но Бельчик сказал, что там еще будет хроника.
Мы спустились со ступенек, которых, по-моему, никогда раньше здесь не было, и вдруг я прозрела. Во всяком случае, я увидела небо серо-зеленого степного цвета, по которому черными мотками перекати-поля неслись тучи. Из разрывов между ними лился зыбкий сиреневый свет, словно там, вверху, тоже светили синие маскировочные лампы. На горизонте поднялась растопыренная пятерня прожектора. Бледные пальцы удлинились, торопливо обшаривали небо нервными движениями слепого. Где-то редко застрочили зенитки.
Мы побежали и через минуту были у «Метрополя»,
Швейцар, высокий старик с бакенбардами, похожий на Николая Первого, в каске, с противогазом на боку, стоял в подъезде и смотрел на небо.
— Сеанс начался? — с ходу закричал Бельчик.
— Воздушная тревога началась, — флегматично ответил швейцар.
Мы растерянно переглянулись: как это мы не слышали сирены?
— Молодость, — констатировал старик. И вдруг завопил: — Нашли, схватили, держат!
Лучи сцепились вместе. Зенитки заработали как бешеные.
— Осколки! Осколки! — закричал Николай Первый.
Внезапно все кончилось. Небо погасло. Совсем близко послышался двойной взрыв фугаса.
— Килограммов пятьдесят, — определил на слух Бельчик.
— Ушел, — огорченно произнес швейцар и снял каску, обнажив большую лысину. — «Мушкетеров» до завтра не будет. Поскольку отбоя нет, а через час хождение по городу прекращается.
— Я как чувствовала, — сказала я, хотя ничего не чувствовала насчет «Мушкетеров», а просто мне почему-то расхотелось идти в кино.
— Мы пойдем к нашим в тир, — решила я, — как раз стрельнем из личного оружия.
Тир помещался в подвале, похожем на скрипичный футляр. В широкой его части, за старинной конторкой, инструктор в валенках и телогрейке, с заткнутыми ватой ушами, отсчитывал патроны.
Наши все были здесь и, как выяснилось, получили приказание стрелять не из личного оружия, а из казенных наганов.
На линии огня стояло четверо, среди них — Петров. Правофланговый Нефёдов оглянулся и увидел меня.
— Пустить вас? — спросил он, зная, что я люблю стрелять с правого края.
— Давайте! — Привычное азартное чувство охватило меня.
Дух соревнования витал в пахнущем порохом скрипичном футляре. Я стала рядом с Нефёдовым. Он передал мне, не опуская, наган, уже на взводе. Я начала целиться, немного волнуясь, потому что те трое ждали меня. Петров стоял левофланговым.
Мушка плавала в прорези, скатываясь то вправо, то влево, и я никак не могла водворить ее на место. Нижний обрез черного яблока виделся мне в легком тумане, но я знала, что это не мешает меткости. Наконец я поймала мушку. Спуск поддался эластично, плавно. Под низким сводом выстрел прозвучал громоподобно. Раз, два, три... — отстрелялись остальные.
Мы выпустили еще по два патрона. Инструктор нажал кнопку, и четыре мишени подъехали к нам.
— Браво, Чернова! — сказал позади меня Нефёдов. — Вот это кучность!
Три десятки влепились одна в другую. Я искоса глянула на мишень Петрова. У него были девятки и двойка. Он сокрушённо рассматривал одинокую дырку на дальней орбите.
Мельком я подумала, что разговор с начальством поставил меня в странное положение в отношении Петрова. Как в игре «Я тебя вижу, ты меня — нет».
Мне хотелось пострелять из своего «вальтера», но не было места. Я отдала наган Нефёдову и вышла во двор. В подвале было чертовски холодно, да и здесь не теплее. Мне следовало пойти привести себя в порядок: в кабинете, где я спала, было зеркало и все что надо. Но я опять ничего не видела и ждала, чтобы кто-нибудь пошел со мной. Ощупью я нашла скамейку и села, чувствуя резь в ушах, как при посадке самолета. Наверно, я угорела в тире, там что-то не ладилось с вытяжной вентиляцией.
Я и раньше хорошо стреляла. Однажды в Берлине Стёпа Усмешкин повел меня ужинать в кафе «Фатерлянд». Там был маленький тир со смешными мишенями. Какой-то тип с корпорантскими шрамами на лице присох к мелкокалиберке, палил и палил, но никак не мог выстрелять приз: голую куклу с модной прической.
Я взяла свободную «франкотту» и с третьего выстрела забрала куклу. Я ее честно выстреляла, но Стёпа стал на меня шипеть, что я себя веду вызывающе, что нельзя с ними заводиться, у нас договор! И пошел, и пошел!
Я рассердилась и отдала голую куклу корпоранту, сказав, что для меня такой приз не подходит. Он расцвёл и что-то проблеял насчет скромности истинно германских девушек. Стёпка успокоился, и мы пошли пить кофе в «Турецкий зал»...
Дверь хлопнула, кто-то поднимался по ступенькам. На меня пахну́ло одеколоном и пороховой гарью.
— Это вы, Нефёдов? — спросила я, совсем не видя его, хотя он опустился рядом со мной на скамейку.
— Хотите закурить? — Он щелкнул зажигалкой, на миг осветив только полоску рта со светлыми усиками над верхней губой.
— Свет! — закричал часовой от ворот.
— Всё, всё! — Нефёдов сунул сигарету в рукав. Я почти не затягивалась, у меня все еще кружилась голова, но сигарета как-то согревала.
— Как стреляли? — спросила я.
— На вас равнялся. — Нефёдов опять говорил не то всерьез, не то иронически, и я ревниво уточнила:
— Тридцать из тридцати?
— Нет. Сорок из сорока.
Я сразу не нашла, что ответить.
— Готов снизить личные показатели, если это мешает нашей дружбе, — с комической торжественностью объявил он.
Я засмеялась.
Олег Нефёдов всегда говорил о нашей дружбе. Я не была уверена, что мы с ним дружим. Хотя дружить с ним было лестно. Он выделялся даже среди наших отборных парней, очень собранных
