идея: таланты нужно находить среди бедняков, беспризорных и алкоголиков (чем не пролетарская теория?). Поэтому эта рвань, разруха ему на руку. И не ждите, что убегу за границу! — добавляет он в конце. Очень патриотично. Это и нужно тянуть через весь фильм: сатана — патриот! Ходит по рынку: чем только не торгуют — костюмами от Кати Филипповой, туфельками Нижинского… Но ему-то нужна душа! И, по возможности, дешево — зачем на такую ерунду тратиться!
Когда-то Паша Луспекаев рассказывал такую историю. У него не получалась роль, он психовал, изводил всех и себя. Наконец решил вызвать сатану. Купил водки, заперся в комнате и закричал во все горло: приди! явись! Как у Гёте. «Никто не приходит, — говорит. — Я кричу еще раз — никого. Ну хоть бы намек какой-нибудь… Умоляю его: приди! я хочу удостовериться, что ты есть, хочу попросить об одном одолжении… Был готов биться головой об стенку — никого. Значит, нет никому до меня дела, никому!» И заплакал. У Паши в каждом шаге был бунт, сражение со стихией. Такова его «сквозная идея».
Нет, звать сатану не будем — рискованно. Справимся с ролью своими силами. Заложили шестой кирпичик.
Седьмой кирпичик: без пошлости
У Чехова в «Записных книжках» нашел такое восклицание: «О пошлые женщины, как я вас ненавижу!» Задумался, как это сыграть — пошлого человека, вообще пошлость… А тут как раз звонят с «Мосфильма» и предлагают сниматься в комедии. Режиссер в телефонной трубке аж рыдает от смеха, когда излагает сюжет.
С хорошим режиссером можно было бы рискнуть. К комедии — через сверхсерьез, через конкретность. В результате смешно должно быть зрителю, а мы часто путаем: добиваемся результата, смеемся сами, а зритель потом говорит: какая пошлость! или: со вкусом у него не в порядке!
«Проня Прокоповна имеет скус, — говорит мой Голохвостый. — Потому если человек не такой, как вообще, потому если один такой, а другой такой…» В этом все дело: если один такой, то есть со вкусом, — так пошляка из него ни за что не сделаешь; и, стало быть, если уж уродился свиньей…
Я еще не читал тогда отзыва Пушкина на гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки». Это я недавно для себя выписал: «…вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности!» Вроде бы и в моих простаках, моих идиотах была органика — все было непринужденно! — думал я. Но если представить, что у Гоголя до конца жизни будет одна Диканька! Пусть искренняя, не чопорная, но одна только Диканька! Никогда не будет петербургской «Шинели», петербургского «Носа»!.. Эти параллели я провожу уже сейчас — и, конечно, не в связи с собой. Я только пытаюсь выявить закономерность: эксплуатация одной маски, одного приема недопустима. Как только замечаешь, что повторяешься, нужно что-то изменять, обрывать. Для Гоголя оборвалась Диканька, для меня — Киев. (Еще раз должен принести извинения за эту аналогию, но каждый, кто хоть сколько-нибудь пожил в «нэньке ридной», должен был почувствовать на своей шкуре то, что чувствовал Н. В.)
Все-таки надо бы разобраться с тем, что такое пошлость. Каждый ведь хочет понимать по-своему. Посмотрим у Даля: «Пошлый (стар.) — давний, стародавний, что изстари ведется…» Как поменялся язык! Совсем другой смысл. А вот более подходящее, современное: «…надокучивший, неприличный, почитаемый грубым, низким, подлым». Вот как — даже подлым!
Очень интересное определение нахожу у Набокова: «Пошлость — это не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность». Это уже близко к нашей профессии — оригинал от подделки отличить можно! Раневская бы молниеносно отличила…
Посмотрите на Николсона, Депардье, как они играют комедию, и будет понятно, что такое оригинал. Они играют пошлость точно так же, как и непошлость. Если характерность — то только намек; если голый зад — то как в сказке про голого короля — в королевской мантии.
Когда-то Шаляпин показывал на побережье монолог Бориса Годунова своему другу Рахманинову. Он был абсолютно голый. Рахманинов требовал, чтобы Шаляпин накинул на себя хотя бы простыню. «В простыне каждый сыграет Годунова! — последовал ответ. — Попробуйте так, без ничего… сохранить величественность и стать!»
В «Холодных закусках» играют Депардье и Блие — на серьезе, доходящем до абсурда… как надо бы было играть в «Ревизоре».
Когда-то я попробовал почти так же — в БДТ, на своем единственном прогоне. Решил для себя — в сцене вранья не должно быть никакого вранья! Никакой «легкости в мыслях»! Разве вам никогда не казалось, что «Женитьбу Фигаро» написали вы? Не казалось? Странно, мне казалось. И что не только «Женитьбу Фигаро», но и «Норму», и «Роберта-Дьявола»! «Значит, вы ненормальны!» — скажут мне. «Нет, ненормальны вы! — отвечу я. — Согласитесь, что здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди».
Тем более у Гоголя: у него все либо «недочеловеки», либо «сверхчеловеки», «наполеоны», фантомы… Нормальны у него предметы: шинель, с которой живет Акакий Акакиевич; шкатулка, которая Чичикову как жена… Тот прогон я играл почти без репетиций. Все партнеры вытаращили глаза, никто ничего понять не мог. Миша Данилов сказал мне тихо: «Ты, Олег, как на китайском языке… или мы, как на китайском…» Товстоногов начал пробовать световые и музыкальные «отбивки» — они должны были что-то усилить у Хлестакова — Басилашвили и у Хлестакова — Борисова. (У Товстоногова часто эти «отбивки».) Нет, у Хлестакова — Борисова они больше ничего не усилят.
Конечно, все определяет режиссер — и уровень правды, и стиль, и, к сожалению, жанр. Я не люблю это слово. В нем есть что-то от эстрады. Самая большая наша «звезда» в мини-юбке — это жанр… Пиаф выше любого жанра и даже эпохи, потому что ни в одной ее песне не было пошлости. Жанр — это узкие рамки, заданность и в результате — упрощение. Упрощение есть даже в греческой трагедии, если она так и останется — на котурнах. И как хорошо, что Гоголь — непрост, комедии Шекспира — многосложны, рассказы Зощенко почти что несмешные — не знаешь, с какого конца к ним подступиться.
Какой жанр в фильме «Кабаре»? Миннелли поет в конце: «Жизнь — это кабаре!» Значит, жанр всего талантливого — жизнь. Вся жизнь!
У нее, у Миннелли, планка стоит на таком уровне. Она и отвечает за этот уровень: это ее вкус, ее каждодневная форма, ее гонорар (мы сейчас не оцениваем, сколь высок этот уровень). У Жени Евстигнеева на таком уровне. Его режиссера из милицейской самодеятельности можно смотреть множество раз, всегда будет смешно. Потому что, когда он говорит про Ермолову у токарного станка,
