Все гулявшие в Петровском парке жаловались на несносную пыль, но популярности гулянья это нисколько не мешало: Парк был в моде и посещала его самая элегантная публика. Публика неэлегантная это гулянье, напротив, не жаловала: здесь не было ни одного трактира, а те ресторации, что со временем завелись, поражали дороговизной и крошечными, совершенно не московскими порциями. Гулянье без еды, и особенно без выпивки, для московского простолюдина было не гулянье, и «серая публика» здесь почти не бывала. Таким образом, московский бомонд мог чувствовать себя свободно в своей среде. Разъезжали по кругу и аллеям нарядные экипажи с прекрасно одетыми и переговаривающимися по-французски седоками, расхаживала пешком по дорожкам, огороженным покрашенными деревянными заборчиками, нарядная публика попроще. Затем «на кругу» недалеко от Петровского дворца садились на садовые скамейки и глядели друг на друга или — те, что попроще: «бойкие барыньки» и армейские офицеры — пили хорошо сервированный чай, кофе и прохладительные напитки (в начале 1860-х годов в моду вошли содовая и газированные воды). Элита же считала ниже свого достоинства принимать участие в таком «плебейском» занятии, как публичное чаепитие. «Парк… гуляет изящно… — писал Н. Скавронский, — он плавно, с изящными фразами грациозно движется пестрой вереницей, стараясь как-нибудь обойти, отделиться от того, что не составляет его общество»[414].
Помимо обычных прогулок по вокресеньям в Петровском парке несколько раз за лето — в Петров день и в летние царские дни (день рождения Николая I 25 июня, день тезоименитства государынь Марии Федоровны и Марии Александровны — 22 июля) — устраивались большие праздники с гуляньями, музыкой, иллюминациями, фейерверками и непременными мероприятиями в театре — танцевальными вечерами, лотереями и пр. Ворота близлежащих дач в эти дни распахивались настежь и все знакомые съезжались к дачникам посмотреть на гуляющих. Для них в саду ставились скамьи и хозяева угощали их чаем и лимонадом, а другие, прогуливающиеся знакомые раскланивались и тоже заходили в сад.
В 1882 году неподалеку от парка на Ходынском поле была открыта Всероссийская художественно-промышленная выставка. К ней из города была проведена первая в Москве линия электрического трамвая.
На протяжении XIX века популярнейшей дачной местностью сделались ближайшие к Парку села — Петровское-Разумовское, Петровское-Зыково и Всехсвятское, а сам парк постепенно обрел репутацию «злачного места», поскольку там открылись многочисленные загородные рестораны и возникло несколько знаменитых на весь город увеселительных садов.
Такие публичные «вечерние» сады стали появляться в Москве уже с конца XVIII века (уже упомянутый «Воксал» М. Медокса), но пик их популярности приходится на середину и вторую половину XIX века. На массовом уровне они продолжали традицию аристократических садовых праздников. Постепенно сложился тип русского городского увеселительного сада, в котором обязательно имелись несколько аллей для гулянья, скамейки, водоем — пруд или река, открытая эстрада, на которой в праздничные дни играл духовой оркестр, театральное здание и ресторан с летней верандой. В таких садах гастролировали знаменитости, выступали канатоходцы и борцы, организовывались тематические праздники и карнавальные шествия, устраивались иллюминации и фейерверки, а в зимнее время строились горки и заливались катки.
В Москве во всех этих «Парижских Тиволи», «Элизиумах» и «Венских Пратерах» демонстрировались «разные удивительные метаморфозы, великолепные катастрофы, олимпийские цирки, гишпанские пантомимы, геркулесовы упражнения, китайские пляски, индейские игры, путешествие Фауста и его помощника Плутона в ад, прогулки Бахуса на бочке и разные неслыханные живописные табло, освещенные бенгальскими огнями»[415]. Естественно, что публика, привлеченная этими чудесами, валила валом. Большинство садов посещали преимущественно купцы и приказные, здесь заводили знакомства особы нестрогого поведения, портнихи и цветочницы. Но были и другие сады, куда ходили семейно.
Уже в 1820-х годах на перепутье между Москвой и Петровским парком какой-то предприимчивый француз открыл ресторацию «Русский гастроном» с садиком, в котором имелись карусели, разные игры — кегли, столбы с колечками и прочее, а также устраивались балы, ужины и «небольшие воксалы» на свежем воздухе. Позднее в Парке в разное время известностью пользовались: в 1860-х годах сад Сакса, в котором на открытой эстраде играл оркестр, пели цыгане и показывали с помощью «волшебного фонаря» «туманные картины», в 1880-х — сад «Фантазия» антрепренера и актера Н. А. Разметнова с рестораном, буфетом и обязательными для такого рода заведений гротом и беседками, в 1890-х — сад Н. Я. Маркова с летним театром и «Ясная поляна» С. А. Суровежина.
Особой приманкой большинства ресторанов и садов Петровского парка были выступления цыган.
Знакомством с цыганским искусством москвичи были обязаны графу А Г. Орлову-Чесменскому. Он впервые услышал цыган во время Русско-турецкой войны, был ими совершенно очарован и при первой же возможности приобрел в Молдавии, где цыгане имели статус крепостных, для себя хороший хор. Хористы перешли в собственность Орлова и были им приписаны к подмосковному селу Пушкино. В Москве они быстро выучили русский язык, получили русские имена (старшим у них был Иван Трофимович Соколов) и освоили популярный народный песенный репертуар. Выступая сперва на праздниках у Орлова, на званых обедах и маскарадах, цыганские исполнители скоро вошли в моду. Вслед за Орловым кинулись выписывать «чавал» и другие вельможи, потом потянулись вольные хоры, и так, с легкой руки графа Орлова, в Москве, а потом и везде в России началось повальное увлечение цыганским искусством — «цыганёрство», как называл это явление Лев Толстой.
Незадолго до смерти графа Орлова в 1807 году хор Соколова получил вольную. В том же году старик Иван Соколов уступил руководство хором своему племяннику, тоже Соколову, Илье, и «цыганское общество», как они себя называли, поселилось на окраине Москвы, в Грузинах, где вскоре сложилось компактное цыганское поселение. Соколовский хор и позднее считался самым лучшим, но к нему прибавились и другие, выступавшие по частным приглашениям на балах и дружеских обедах, а постоянно — в загородных трактирах и ресторанах. В Москве наиболее известны цыганским пением, помимо Петровского парка (особенно ресторанов «Яр», «Стрельна» и «Мавритания») и Марьиной рощи, были трактиры в Перовской роще, причем те хоры, что выступали в Парке, свысока смотрели на своих соплеменников, увеселяющих публику в Марьиной и Перове, и избегали с ними общения. Следует прибавить, что даже осев и прославившись, цыганские хористы не оставляли других традиционных занятий. Женщины не без успеха занимались гаданием, а мужчины «во внерабочее время» на Конном рынке посредничали при торговле лошадьми.
Чтобы послушать цыган, можно было приехать к ним и прямо на дом — каждый хор жил в отдельном доме. Гостей здесь ждали в любой час дня и ночи, и даже поднятым с постели хористам требовалось лишь несколько минут, чтобы собраться и быть готовыми спеть по заказу. Женщины-цыганки носили ситцевые и шерстяные платья, того же фасона, что и мещанки, но накидывали на плечи яркие шали (а старухи носили на голове красные повойники), мужчины же щеголяли в коротких красных казакинах и темно-синих брюках навыпуск с золотыми лампасами.
Лучшие солистки («примадонны») обносили гостей шампанским, и за каждый выпитый стакан полагалось платить, равно как и за каждую песню и за каждый танец. Все добытые таким образом деньги шли в общий котел, и на них хор содержал непоющую родню и вышедших в тираж стариков.
В Первопрестольной посещение цыган было одним из основных в туристических программах — в одном ряду с Иваном Великим, Царь-колоколом и трактирами Егорова или Тестова. Кстати, Наполеон, обосновавшись в покоренной Москве, тоже захотел было приобщиться к знаменитому русскому увеселению и специально посылал за хором Соколова, но безуспешно: артисты находились тогда в эвакуации в Ярославле.
Страстное пение и огневые танцы заставляли дрожать тайные сердечные струны, душа распрямлялась и рвалась на волю. Слушатели испытывали экстаз — рыдали в голос или пускались в пляс и солидные господа с одышкой, и какой-нибудь простой писарь из конторы, все неуклюже, да зато искренне выделывали коленца и поводили плечами, стараясь соответствовать какой-нибудь таборной красавице. И чем больше бывало выпито, тем живее завивали горе веревочкой, зайдясь в неистовой пляске.
Естественно, что распаленный господин нередко после концерта норовил подстеречь пленившую его смуглую красотку и пылко прижимал ее в укромном углу, срывая поцелуй, и не один. До более серьезных вольностей, однако, дело никогда не доходило. В критический момент либо сама прелестница выскальзывала из рук настойчивого кавалера, либо появлялась крепкая старуха с недобрым взором, а то и пара дюжих молодцов. Старейшины бдительно следили за нравственностью своих хористок Таборный закон был неумолим: девушка, «потерявшая себя», не только сама превращалась в отверженную, но и пятнала ближайшую родню.
