В завершение свидетельств о такой миссии монахинь, продолжавшейся до последнего времени, т. е. до текущего десятилетия, нужно привести рассказ советской газеты «Труд» (13 апр. 1952 г.) о 14-ти девушках-работницах ташкентской типографии. «Некоторые работницы остаются по вечерам дома и занимаются рукоделием… начинаются разговоры на самые разнообразный темы. Завязываются споры о том, как возникла жизнь на земле, как произошел человек… На эти острые вопросы взялась ответить «тетя Валя» — бывшая монашенка, проживающая в том же дворе. Постепенно она сделалась самым «нужным» человеком. Ей доверяли девичьи тайны, её советы нередко выполнялись. Комсомолка Алла Родина стала носить крест и ходить в церковь. Секретарь комитета комсомола и председатель комиссии по культуре решили поговорить с Аллой… девушка сняла крест». Этим заканчивается рассказ и не говорится, не случилось ли что с «тетей Валей».
Борьба за духовную свободу и независимость от морального насилия существует в Советской России и не может не существовать, не взирая ни на какое давление. Эта борьба протекает в тайной духовной жизни и деятельности и в открытом исповедничестве при обнаружении. Так было и в первых веках христианства.
Обратимся к примерам, к назидательным рассказам о юных исповедниках. Именно детям доступно и евангельски просто то, что искажено хитростями и дипломатией у взрослых.
Бабушка рассказывает:
Приходит один раз Ниночка из школы в слезах и захлебываясь говорить: «бабушка, я больше не пойду в школу, ни за что не пойду… один мальчик увидел на мне крест, схватился за него, стал рвать его, подозвал других учеников, меня окружили, все дергали, прыгали кругом и хохотали… вошла учительница, увидела, что я плачу и не знаю как вырваться, узнала в чем дело и спрашивает: зачем ты носишь крест? Я ответила: потому что я верю в Бога, мамочка моя верила и бабушка, и я буду носить крест. Учительница отпустила ее домой, т. к. она от слез не могла успокоиться и сказала, чтобы бабушка сейчас пришла в школу к заведующей. Я похвалила, утешила и успокоила свою внучку. Пошла в школу. «Что вы разве не знаете, что не разрешено носить крестов?». Я ответила, что знаю, но не подчиняюсь и не сниму его с моей девочки, т. к. я верующая. «В первый раз приходится мне иметь такое дело» — сказала она, — крест надо снять!» Я отказалась. Я, конечно, взяла бы ее немедленно из школы, но не имела права, т. к. обучение в школе было обязательным, а в случай протеста, ребенок отбирался от родителей и становился собственностью советов. Тогда заведующая сказала: «снимите крест с шеи, чтобы его не было видно, и если уже отказываетесь совсем снять, то приколите или пришейте к рубашке»… Я посоветовалась с батюшкой и с его благословения так и сделала, чтобы не смущать ребенка, который от этого страдает, и не давать повода издеваться над святым крестом. Так у Ниночки всегда был крест, но не висел на шнурке на шее, а был пришит.
Мать пишет:
«Андрюша мой в то время учился в семилетней школе, ему было 12 лет. Преподаватель русского языка объявил, что будет диктант, и прочел заголовок — «Суд над Богом». Андрюша положил перо и отодвинул тетрадь. Учитель увидел и спрашивает его: «ты почему не пишешь?» «Я не могу и не буду писать такого диктанта». «Но как ты смеешь отказаться! садись и пиши». «Не буду». «Я тебя поведу к директору». «Как хотите, исключайте меня, но суда над Богом, я писать не буду». Учитель продиктовал и ушел. Вызывают Андрюшу к директору. Тот с удивлением на него смотрит: небывалое явление, двенадцатилетний мальчик, и так тверд и непоколебим, и при этом спокоен в своих ответах. Директор, видимо, имел еще, где-то в глубине души, искру Божию, и не решился ни о нем, ни обо мне, как матери, заявить кому следует, и сказал: «ну и храбрый же ты, иди!» Что я могла сказать своему дорогому мальчику? я обняла его и поблагодарила. Все это нанизывалось ему и в 1933 г. он был сослан на первую ссылку 17-ти лет».
Но бывают малодушие и падение, но за ними — протест и болезнь совести, которая в конце концов торжествует в своих требованиях и восстанавливает свою правду.
В связи с непризнанием М. Сергия и участием в тайной церкви был арестован молодой человек. Из общей камеры его вызывали на допрос. Вернулся он с убитым лицом и в слезах. Все заключенные его любили и окружили его. Спрашивают его, но он ничего не отвечает. Дня три не хотел ни есть, ни пить. Наконец сказал: «я Бога обманул! когда заполнялся протокол показаний, и мне предъявлено было в обвинение все буквально, что я говорил на исповеди о. Михаилу, я все понял. Когда нужно было дать ответ на вопрос: как ты относишься к поминовению властей, я испугался и сказал — отношусь безразлично»… Когда его вызвали на допрос вторично, то он обратился к следователю со словами: «прежде чем снимать с меня второй допрос, я попрошу дать мне протокол первого допроса». «Зачем тебе?» — удивленно спросил следователь. «Я хочу изменить там одно показание». «Это интересно» — сказал тот. Ему дали протокол, он взял со стола перо, зачеркнул слово «безразлично» и написал — «отношусь отрицательно». Чекистам это понравилось и они выразили сожаление, что он не признает митрополита Сергия, а то бы они его выпустили.
И еще подобный случай.
Одна свидетельница рассказывает, как в начале 30-х годов происходило закрытие церквей в г. Сычевке, Смоленской епархии. Когда хотели закрыть самую большую церковь св. Косьмы и Дамиана, состоялось собрание домашних хозяек, на котором и поставили этот вопрос. «Под предлогом, что государству негде сыпать зерно, а такое здание служит «сборищем старух», то мы все, как сознательные граждане, должны помочь государству, и т. д. и т. п. Все сводилось к тому — «кто не с нами, тот — против нас». Были предложения — заменить другими зданиями, но это их не удовлетворяло. И вот я набралась храбрости выступить против, а этому способствовал сам представитель собрания, очень активный коммунист. В детстве он не пропускал ни одного богослужения в этом же самом храме. Вот я на него и обрушилась, но это повело только к тому, что голосование ничего не дало и стали собирать подписи (а перед приходом на собрание все регистрировались), что и послужило застрасткой. Я от подписи отказалась и вышла из зала. За мной последовали некоторые старушки. И вот вслед начались сыпаться угрозы и реплики: «буржуям все еще надо попов, привыкли дурманить голову», а по моему лично адресу еще задели мужа и детей. В таком душевном состояли я не пошла домой, а зашла к знакомым, думала найти успокоение, но взамен еще большее внесла смятение в душу. Пробыв у них часа полтора, пошла домой. Было уже темно, и на мой грех, не доходя до дома двух кварталов, встречается этот председатель собрания. Он жил на той же улице, совсем недалеко. Говорит мне: — «не хочешь ли одуматься и подписать, я еще списки не сдавал». И вот я, после всего пережитого, согласилась, и здесь же под фонарем, в самом конце подписала, н, так как не было карандаша, то использовали обгорелую спичку. Я до сих пор не могу простить себе этого поступка, и отмолить этого греха. Когда же, придя домой, о всем случившемся рассказала маме, то она меня поняла и успокоила, но до самой смерти помнила н спрашивала, говорила ли я об этом на исповеди. Это ей не давало покоя и это тоже лежит на моей совести».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
