— Ну и за сколько серебреников Фридрих-Иуда меня продал? — поинтересовался Акундинов, кивнув на папку и пытаясь устроиться поудобней.
Хмырь-канцелярист ответом не удостоил. Ландскнехт почесал затылок, а потом, примерившись — не дать ли в глаз? — пожал плечами, показывая, что не знает. Хотя, может, в самом деле не знал. Его дело маленькое — схватить и отвезти туда, куда скажут. А прыщ-то очкастый если и знает, то все равно не скажет. Хотя можно и попробовать…
— Слышь, крыса канцелярская, — обратился Тимофей к хмырю. — Сколько за меня денег-то отвалили?
— Господин капрал, да заткните вы ему рот! — возмущенно сказал канцелярист, на что ландскнехт только отмахнулся. Мое, мол, дело, чтобы арестант не сбежал…
Акундинов, собственно-то, на это и рассчитывал. По своему опыту знал, что военные не очень-то жалуют «крапивное семя», хоть в Голштинии, хоть в Турции.
— А чего ты на господина унтер-офицера-то киваешь? — опять пристал Тимофей к канцелярскому, одновременно повышая солдата в чине. — У нас таких, как ты, в нужном чулане… (вспомнив немецкие реалии, поправился) в ночном горшке топили. Так и скажи, что только и годен на починку перьев да на переписывание бумажек. Крыса есть крыса…
Капрал густо захохотал, а канцелярист, закусив губенку, возмущенно уставился в окно, демонстрируя отсутствие желания разговаривать с арестантом. «Ну-ну, — мысленно ухмыльнулся Тимофей. — Дорога-то длинная!»
— Сам скоро спросишь, — добродушно сказал ландскнехт, будто бы и не было у него ссадины на щеке от Тимохиного кулака.
— А скоро — это когда? — осторожно спросил Тимофей.
— Скоро означает скоро, — изрек солдат, устроившийся немного подремать. Зато канцелярист, обиженный за «крысу», торжествующе сказал:
— На следующей станции нас ждут посланники русского царя!
«Е-мое! — обреченно подумал Акундинов. — Кажется, настал мне карачун, абсолютный карачун!»
От немцев, как он рассчитывал, можно было попытаться сбежать. Уж до Польши-то он всяко что-нибудь да придумал. Опять-таки, постоялые дворы, гостиницы, где можно попытаться договориться. С русскими же…
— Да пошли вы все к ядреной матери! — крикнул Тимофей, отпрянув в угол кареты, и, упершись спиной в канцелярского, высадил двумя ногами дверцу кареты вместе с дремавшим капралом. Потом на полном ходу выскочил и сам, пытаясь врезаться в какое-нибудь дерево…
…Мертвого капрала, как ни противился этому канцелярист, солдаты усадили в карету. Рядом с мертвецом посадили и Акундинова, который, попав на кучу песка, отделался легкими ушибами.
Ландскнехты, разъяренные гибелью товарища, хотели было повесить русского на ближайшем дереве, но начальник, скакавший рядом, не позволил. Он, правда, на сей раз разрешил избить Тимофея основательней, нежели в первый раз.
Русские ямские станции, они не чета немецким. В России, пока везет тебя ямщик до сменщика своего, так он и выпить успеет, и протрезветь. А в немецких землях не успели еще лошади перейти с рыси на галоп, а потом обратно — вот она, следующая станция.
1653 год от Рождества Христова.
Русское царство.
Подвал Посольского приказа.
…В пыточной кровь круто перемешалась с водой и слезами, а земля, политая этой смесью, была утоптана до крепости камня. В длинной клети, конец которой тонул в сумраке, стояли козлы — грубая скамейка со столом, где примостились неверстанный писарь из Посольского приказа да сам дьяк Алмаз Иванов. В потолочную балку было ввернуто кованое железное кольцо, через которое была продернута веревка. Кроме кнута да бадьи с водой, больше ничего и не было. Ни тебе «испанских сапог», ни тисков для раздробления пальцев, ни мехов для заливания кипятка. И никаких таких хитромудрых приспособлений, коими славилась просвещенная Европа.
Тимофея без особых церемоний бросили на пол, твердый, как стамбульские камни.
— На дыбу сразу поднимать али на козлы сперва? — поинтересовался кат.
— На дыбу, а куда ж еще? — слегка удивился Алмаз Иванович. — Цацкаться с ним, что ли?
Одним рывком Акундинов был поставлен на ноги.
— Нуко-ся, одежу с тебя сымем, — ворковал палач, расстегивая пуговицы на камзоле. — Не то порвется аля испачкается. Одежа-то дорогая.
— Ты на барахло-то пока не заглядывайся, — сурово осадил его дьяк. — Все, что было на нем, пусть на нем и останется. А вдруг к государю его везти надобно будет?
— Да я что, пальцем деланный? — обиженно откликнулся палач. — Нешто не понимаю?
Конечно, понимает, потому и одежку осматривает, чтобы, значит, когда на казнь-то поведут, похожую (но подешевле!) подкинуть. У этого «немца» один камзол рублей пять стоит, не меньше. Только где же подобную-то взять? В московских лавках, у старьевщиков, такая не продается.
Руки Акундинова завели за спину и связали. Кат, приспустив веревку из-под потолка, нашарил на ее конце крюк и накинул узел.
— Тэк-тэк, — слегка закряхтел кат, наступая на ноги жертве и скомандовав подручному: — Тяни!
Алмаз Иванович, который не любил присутствовать при пытках, поморщился, когда раздался хруст выворачиваемых в суставах рук. Тимофей тихонько застонал, а потом и вовсе обмяк.
— Э, — забеспокоился дьяк. — Он там у тебя не помер?
— Ничо, — отозвался кат, деловито пощупав тело. — Щас водичкой окачу, отойдет…
Палач экономно плеснул на Тимофея воды из бадейки, отчего тот зашевелился и застонал.
— Во, оклемался! — весело сказал кат. — Они все такие — вначале отключатся, а потом очухиваются.
Думный дьяк Алмаз, в святом крещении Ерофей, подошел к Акундинову и пристально всмотрелся в его лицо. Тот вроде бы пришел в сознание.
— Ну, рассказывай!
— Что рассказывать-то? — прохрипел Тимофей.
— Рассказывай, какого ты роду-племени. Где родился, да где крестился, да почему ты, сукин сын, нарек себя царевичем, коего никогда и не было. — Потом, обернувшись к палачу, Иванов приказал: — Вдарь-ка для начала пару кнутов, чтобы память освежило.
Кат хищно прищурился и вытянул кончиком кнута по спине Акундинова. После первого же удара рубаха на спине лопнула, а после второго выступила кровь. Однако Тимофей висел молча, будто не чувствуя ударов.
— Хм, — удивился такому упорству дьяк и бросил кату: — Добавь-ка еще… пяток.
Кнут противно засвистел, рассекая застоявшийся воздух подвала. На спине Тимофея отпечатывались свежие багровые полосы, но сам он только глухо стонал.
— Ну, хватит пока, — отстраняя палача, сказал дьяк. — Рассказывай…
— Роду я великокняжеского, — глухо простонал Тимофей. — Сын я великого государя и князя Василия Иоанновича Шуйского. Звать меня — Шуйский Иоанн…
