Тяжкое выпало ему на долю испытание!
«Лучше бы мне ее никогда не встречать!» — сказал он самому себе.
В тот же миг волки дико завыли. Конь вздрогнул и рванулся вперед. Проносясь мимо старой нищенки, которая тоже услыхала волчий вой, крестьянин из Хеде увидел, как она застыла на месте, поняв, что ее ожидает. Она стояла такая беспомощная, рот искажен в молчаливом крике, руки умоляюще протянуты к нему… Но старушка не крикнула и не попыталась броситься в сани. Она просто окаменела от ужаса. «Наверно, я был похож на тролля, когда пронесся мимо нее», — подумал парень.
Убедившись в своем спасении, он попытался уверить себя, что очень этому рад. Но в груди у него саднило, сердце болело. Никогда прежде не случалось ему совершать бесчестный, зазорный поступок, а тут он понял, что опозорен теперь навсегда.
— Нет, будь что будет! — сказал он и придержал коня. — Не могу я бросить ее на съедение!
С величайшим трудом заставил он коня повернуть назад и подъехал обратно к старушке.
— Залезай быстрее в сани! — сердито крикнул он, злясь на самого себя за то, что вернулся. — Не могла дома посидеть, старая троллиха! — в сердцах бросил он. — А теперь и вороной, и я погибнем по твоей милости!
Ни слова не вымолвила старушка в ответ, но крестьянин из Хеде еще больше распалился.
— Вороной уже пробежал нынче целых пять миль, так что, сама понимаешь, устанет он быстро, а сани не стали легче оттого, что ты на них взгромоздилась, — добавил он беспощадно.
Сквозь скрип полозьев парень услышал тяжелое дыхание волков и понял, что серые настигают их.
— Вот и все! Теперь мы пропали! — вздохнул он. — Попытался я спасти тебя, Малин-Финка, да только радости от этого — ни тебе, ни мне!
Старушка все время молчала, как человек, привычный к тому, что его всегда ругают. Но тут вдруг она сказала:
— Непонятно, отчего ты не сбросишь свою кладь?! Скинь деревянную утварь, и сани сразу станут легче! А завтра вернешься и все подберешь.
Крестьянин из Хеде сразу согласился, что она дело советует, и только подивился про себя, как он сам до этого не додумался. Передал он старушке вожжи, развязал веревку, которая держала деревянные бочки, ушаты да лохани, и сбросил их на лед. Волки, которые совсем уже было настигли сани, остановились обнюхать сброшенную утварь, и путникам снова удалось немного уйти от них вперед.
— Коли и это не поможет, я, уж поверь, по доброй воле отдам себя на растерзание волкам, а ты спасешься! — вымолвила Малин-Финка.
Парень в это время как раз вытаскивал из саней большую тяжелую пивную бочку и вдруг остановился, словно не решаясь сбросить ее. Одна мысль сверлила его мозг: «Неужто конь и здоровенный парень допустят, чтобы старую женщину съели волки?! Должен же быть какой-нибудь путь к спасению! Не может быть, чтобы его не было. Только ума не приложу какой».
Он снова взялся было за бочку — и вдруг разразился хохотом.
Старушка испуганно глянула на него: уж не ума ли он решился? Крестьянин же из Хеде смеялся над самим собой: до чего же он глуп и недогадлив! Ведь проще простого было спасти всех троих. Как он раньше до этого не додумался!
— Слышь-ка, что я тебе скажу, Малин! — проговорил он. — Слов нет, благородно, с твоей стороны, самой броситься в пасть волкам. Но делать этого не надо. Я знаю, как нам спастись всем троим, и при этом ничья жизнь не будет подвергнута опасности. Что бы я ни делал, сиди смирно и правь прямо к селению Линселль! Там разбудишь народ и скажешь, что я остался один на льду в окружении десяти волков и прошу мне помочь!
Крестьянин подождал, пока волки подбегут совсем близко к саням. И тогда, опрокинув на лед большую бочку, сам спрыгнул следом и подлез под нее.
А бочка была огромная-преогромная. В нее вмещалось столько браги, что хватило бы на Рождество целому селению! Волки подбежали к бочке, стали кусать обручи и пытались ее перевернуть. Но бочка была слишком тяжела и устойчива. Волки так и не смогли добраться до человека, который под ней спрятался.
Зная, что он в безопасности, крестьянин сидел под бочкой и смеялся над волками. Но вскоре сделался серьезным и решил про себя: «Если я снова когда-нибудь попаду в беду, вспомню-ка я эту пивную бочку. И скажу самому себе: никогда не следует отчаиваться раньше времени и тем самым обрекать на гибель себя и других. Всегда есть выход, только надо уметь его найти!»
На этом Батаки закончил свой рассказ.
Однако мальчик уже давно заметил, что ворон никогда ничего не рассказывает без тайного умысла, и потому чем дольше он слушал его рассказ, тем сильнее задумывался.
— Хотел бы я знать, зачем ты рассказывал мне эту историю?! — спросил мальчик.
— Просто я вспомнил о ней, когда глядел на гору Сунфьеллет, — ответил ворон.
Они полетели дальше вдоль реки Юснан и через какой-нибудь час оказались у селения Кольсетт, что лежит у самой границы Хельсингланда.
Здесь ворон опустился неподалеку от маленькой приземистой лачуги. Вместо окон у нее была лишь одна отдушина. Из трубы поднимался дым с искрами, а из лачуги слышались громкие удары молотов.
— Когда я вижу эту кузню, — сказал ворон, — я невольно думаю о том, что в стародавние времена в Хэрьедалене, и особенно в здешнем селении, водились такие превосходные кузнецы, равных которым во всей стране не было.
— Может, ты и о них помнишь какую-нибудь историю и собираешься рассказать ее мне? — спросил мальчик.
— Да, вспоминается мне история об одном кузнеце из Хэрьедалена, — ответил Батаки. — Вызвал он двух других мастеров-кузнецов — одного из Далекарлии, а другого из Вермланда — на состязание: кто лучше выкует гвозди. Приняли те кузнецы вызов, и все трое сошлись здесь, в Кольсетте. Первым начал далекарлиец. Выковал он дюжину гвоздей, да таких ровных, гладких и острых, что любо-дорого глядеть! Потом настал черед вермландца. И он выковал дюжину гвоздей — лучше не надо, а к тому же сработал их вдвое быстрее, чем далекарлиец. Увидев это, те, кто должен был рассудить их, сказали хэрьедаленскому кузнецу, что не стоит и пытаться силы свои пробовать. Все одно — лучше далекарлийца и быстрее вермландца ему ничего не сделать.
— А я не отступлюсь. Смогу, верно, отличиться и я, — не сдавался кузнец.
Положил он железо сразу на наковальню, не раскалив его прежде в горне, и начал бить молотом, покуда оно не разогрелось. Да и стал выковывать один гвоздь за другим. При этом ни угля, ни мехов, с помощью которых раздувают огонь в горне, он и в руки не брал. Никому еще не доводилось видеть кузнеца, который бы ловчее управлялся с молотом. И объявили хэрьедаленского кузнеца наипервейшим в стране.
Тут Батаки умолк, а мальчик еще больше призадумался.
— Хотел бы я знать, зачем только тебе понадобилось рассказывать мне эту историю?! — спросил мальчик.
— Просто она пришла мне на ум при виде старой кузни, — как можно равнодушней ответил Батаки.
Путешественники снова взмыли ввысь, и ворон понес мальчика на юг, в приход Лилльхердаль, что лежит на самой границе с Далекарлией. Здесь ворон опустился на поросший деревьями курган, поднимавшийся на самой вершине горного кряжа.
— Знаешь ли ты, что это за курган, на котором мы стоим? — спросил Батаки.
Мальчик вынужден был признаться, что не знает.
— Это — могильный курган, — объяснил Батаки. — А похоронен тут человек, которого звали Хэрюльф. Он первым поселился в здешних краях и стал возделывать землю.
— Может, ты и о нем хочешь что-нибудь рассказать? — спросил мальчик.
— О нем я слышал совсем немного, — ответил Батаки. — Он вроде был норвежец и поначалу состоял на службе у норвежского короля, но после не поладил с ним, и пришлось ему бежать из страны. Отправился он тогда к королю свеев, что жил в ту пору в Упсале, и нанялся к нему на службу. Но спустя некоторое время стал он требовать королевскую сестру себе в жены, а когда король не пожелал отдать ему столь знатную девицу, он бежал вместе с нею. Так и получилось, что ни в Норвегии, ни в Швеции жить он не мог, а уходить в заморские края ему не хотелось. «Должен же найтись еще какой-то выход», — подумал он, прихватил свои сокровища и отправился в сопровождении слуг на север через Далекарлию. Ехали они ехали, покуда не добрались до диких дремучих лесов на самой границе Далекарлии. Там он и осел, поставил себе дом и стал первым, кто поселился в этом краю.
Дослушал мальчик предание, что рассказал ему ворон, и призадумался еще больше, чем прежде.
— Хотел бы я знать, зачем только тебе понадобилось рассказывать мне эту историю? — спросил он.
Батаки долго не отвечал, а только вертел головой да жмурил глаза.
— Раз уж мы здесь одни, — наконец сказал он, — воспользуюсь-ка я случаем и спрошу тебя об одном деле. Узнал ли ты точно, на каком условии этот самый домовой, что заколдовал тебя, согласен снова превратить тебя в человека?
