— А отчего это?
Роб покачал головой.
— Может быть, спутались кишки или же что-то мешало проходить пище. — Обоим было понятно, что его невежество не дает повода для какой бы то ни было надежды.
Он все же изрядно потрудился над Джеймсом Калленом, пробуя все, что могло хоть как-то помочь. Роб ставил ему клистиры из ромашкового чая с молоком, а когда это не дало результата, то дал больному несколько раз ревень с солью. Прикладывал к животу нагретые мешочки с песком, уже понимая, что все совершенно бесполезно.
Роб не отходил от ложа шотландца. Ему хотелось отослать Мэри в соседнюю комнату, чтобы она хоть немного отдохнула, ведь она слишком долго отказывала себе в этом, но он понимал, что развязка уже близка. Потом у нее будет много времени на отдых
В середине ночи Каллен вздрогнул и встрепенулся.
— Не волнуйся, папочка, все хорошо, — прошептала Мэри, растирая ему руки, и в это мгновение душа его отлетела — так тихо, так легко, что ни Мэри, ни Роб не почувствовали сразу, что ее отец не пребывает более на этом свете.
* * *
Мэри перестала брить отца за несколько дней до смерти, и теперь пришлось сбривать седую бородку. Роб расчесал ему волосы и держал тело, пока Мэри, не пролив ни слезинки, обмывала покойника.
— Я рада, что могу это сделать, — сказала она. — Когда умерла мать, мне не позволили помочь.
На правом бедре у Каллена был большой шрам.
— Он получил эту рану, охотясь на дикого кабана, засевшего в кустах. Мне тогда было одиннадцать лет. Ему всю зиму пришлось сидеть дома. На святки мы вместе готовили ясли для младенца Христа, вот с тех пор я и стала понимать отца.
Когда они подготовили покойника, Роб принес еще воды из протекавшего поблизости ручья и подогрел ее на очаге. Пока Мэри мылась, он выкопал могилу, что оказалось чертовски нелегко — почва была каменистая, а подходящего инструмента у него не было. Под конец он копал мечом Каллена, а вместо рычага использовал большую заостренную ветку. Копал и голыми руками. Докопал могилу, потом связал поясом покойного две палки крест-накрест.
Мэри надела то черное платье, в котором Роб впервые ее увидел. Он вынес тело, завернутое в шерстяное одеяло, которое отец и дочь везли из дому, — такое красивое и теплое, что Робу стало жаль класть это одеяло в могилу.
Нужно было бы прочитать святую погребальную мессу, но Роб не мог прочесть даже простую заупокойную молитву, не доверяя полузабытой латыни. Ему вспомнился псалом, которому научила его мама.
Господь — пастырь мой. Не будет у меня нужды ни в чем.
На пастбищах травянистых Он укладывает меня, на воды тихие приводит меня.
Душу мою оживляет, ведет меня путями справедливости ради имени Своего.
Даже если иду долиной тьмы — не устрашусь зла, ибо Ты со мной; посох Твой и опора Твоя — они успокоят меня.
Ты готовишь стол предо мной в виду врагов моих, умащаешь голову мою елеем, чаша моя полна.
Пусть только благо и милость сопровождают меня все дни жизни моей, чтобы пребывать мне в доме Господнем долгие годы[175].
Он забросал могилу землей и приладил крест. Потом Роб ушел, а Мэри осталась стоять на коленях, закрыв глаза. Губы шевелились, шепча что-то, слышное только ей самой.
Он дал Мэри возможность побыть одной в доме. Она ему говорила, что отпустила обеих лошадей — свою и отцову — попастись на скудной траве вади, вот Роб и поехал отыскивать животных.
Увидел, что Каллены успели соорудить загончик, огородив его колючими ветками. Внутри оказались кости четырех овец, вероятно, убитых и съеденных хищниками. Каллен, несомненно, купил гораздо больше овец, да остальных украли люди.
Вот безумный шотландец! Ему ни за что не удалось бы пригнать отару в свою далекую Шотландию. А теперь вот он и сам туда не доберется, дочь же его осталась одна в чужой стране.
В конце небольшой каменистой лощины Роб нашел останки белой лошади Каллена. Она, наверное, сломала ногу и стала для хищников легкой добычей. Кости были уже почти дочиста обглоданы, Роб узнал работу шакалов. Он вернулся к могиле и обложил ее тяжелыми плоскими камнями, которые не позволят назойливым хищникам докопаться до тела.
Вороной Мэри обнаружился на противоположном краю лощины, куда бежал подальше от шакалов. Нетрудно оказалось набросить на него узду — конь сам, похоже, спешил оказаться в безопасности, за которую заплатил своей свободой.
Возвратившись в дом, он нашел Мэри успокоившейся, только щеки ее покрывала бледность.
— Что бы я только делала, если бы не ты?
Роб улыбнулся, вспомнив забаррикадированную дверь и меч в руке.
— Делала бы что нужно.
Мэри крепко держала себя в руках.
— Я бы хотела возвратиться с тобой в Исфаган.
— И я этого хочу. — Сердце у него часто забилось, но ее следующие слова отрезвили его:
— Там есть караван-сарай?
— Есть. Всегда переполненный.
— Значит, я отправлюсь с хорошо охраняемым караваном, который будет держать путь на запад. И доберусь до какого-нибудь порта, где можно купить место на корабле домой.
Роб подошел к девушке и взял ее за руки — он впервые коснулся ее за все это время. Пальцы у Мэри огрубели от работы, стали совсем не такими, как у женщин в гаремах, но Робу не хотелось выпускать их из своих рук.
— Мэри, я сделал страшную ошибку, я не могу снова потерять тебя.
Она смотрела на него пристально, ожидая продолжения.
— Поедем со мной в Исфаган, только жить там давай вместе.
Было бы куда легче, если б не пришлось виновато рассказывать ей об Иессее бен Беньямине, о необходимости скрывать свое истинное лицо.
Словно какая-то искра пробежала между ними через пальцы, но в глазах девушки Роб увидел гнев и что-то похожее на ужас.
— Слишком много лжи, — сказала она тихо. Вырвала свои руки и вышла за порог дома. Роб выглянул и увидел, как она все дальше уходит от дома по каменистому ложу вади.
Отсутствовала Мэри долго, Роб уже стал волноваться, но вот она вернулась.
— Объясни мне, почему ради этого ты считаешь нужным так много обманывать.
Роб заставил себя выразить это словами, взял на себя такой труд, потому что хотел получить эту девушку и знал, что по справедливости она заслужила только правду.
— Это не зависит от меня. Как будто Бог сказал мне: «Я допустил ошибки, творя людей, и теперь поручаю тебе трудиться, дабы исправить мои ошибки». Не то чтобы я так желал. Это само позвало меня за собой.
Она испугалась того, что он сказал.
— Но это ведь богохульство — считать себя способным исправить ошибки Бога?
— Нет, нет, — мягко возразил Роб. — Умелый врачеватель лишь орудие в Его руках.
Тогда Мэри кивнула, и теперь ему показалось, что в ее глазах блеснула искорка понимания, даже некоторой зависти.
— Но мне придется вечно делить тебя с какой-нибудь любовницей.
«Каким-то образом почуяла Деспину», — пронеслась в голове Роба глупая мысль.
— Мне нужна ты одна, — сказал он.
— Да нет, тебе нужна работа, она всегда будет на первом месте, семья уж потом, все остальное потом. Но я так сильно полюбила тебя, Роб! Я хочу стать твоей женой.
Он обнял Мэри.
— Каллены женятся только в церкви, — проговорила она, уткнувшись в его плечо.
— Даже если бы мы нашли в Персии христианского священника, он не стал бы венчать христианку и иудея. Придется сказать людям, что мы поженились в Константинополе. Когда я выучусь на лекаря, мы вернемся в Англию и там обвенчаемся, как положено.
— А до того? — уныло спросила она.
— Только венчание между собой. — Роб взял обе ее руки в свои. Они посмотрели друг на друга.
— Но ведь даже между собой должны быть произнесены какие-то слова, — настаивала Мэри.
— Мэри Каллен, я беру тебя себе в жены, — произнес Роб охрипшим от волнения голосом. — Обещаю заботиться о тебе и защищать тебя, тебе принадлежит моя любовь. — Робу стало неловко, что он не нашел лучших слов, но волнение его было велико, язык повиновался с трудом.
— Роберт Джереми Коль, я беру тебя себе в мужья, — четко выговорила она. — Обещаю идти туда, куда ты пойдешь, и неизменно делать все ради твоего блага. Моя любовь принадлежит тебе с того мига, когда я впервые увидела тебя.
Она крепко, до боли, сжала его руки, и Роб ощутил, как бурлит в ней, пульсируя, жизненная сила. Он прекрасно понимал, что свежая могила за порогом делает всякую радость сейчас неуместной, но все же испытывал мощный прилив чувств. Произнесенные ими клятвы, подумал он, гораздо лучше многих слышанных им в церкви.
* * *
Пожитки Мэри Роб упаковал и погрузил на своего гнедого, сама она ехала верхом на вороном. Каждое утро Роб менял коней местами, перегружая тюк то на одного, то на другого. В редких случаях, когда дорога шла ровная и гладкая, они ехали вместе на одном коне, но большей частью Мэри ехала в седле, а Роб шел пешком, ведя коня в поводу. Из-за этого продвигались они медленно, но спешить-то им было некуда.
