замерла с букетом в руке.
И долго стояла, запустив пальцы в листья, уткнув лицо в ароматные бутоны, думая о том, что не могу этого сделать. Цветы не заслуживали помойного ведра.
Но причина была не только в цветах — во мне было что-то, что не позволяло это сделать. Я не могла ненавидеть букет, уничтожить его, растерзать. В этот момент во мне заговорила самая травмированная часть моего сердца, та, которую изуродовала кураторша.
Я посмотрела на нарисованную улитку, торчавшую из листьев, и не нашла в себе сил бросить цветы в ведро. По-хорошему, разорвать бы открытку и выбросить ее, но и это сделать я не могла.
Я никогда не умела ничего рвать, пусть даже и очень аккуратно.
В следующие дни, пока я была в школе, доставили еще несколько роскошных букетов, которые Анна исправно ставила в вазы. И в каждом — одна и та же открытка с изображением улитки.
Однажды с цветами доставили пакетик жевательного мармелада в форме крокодильчиков. Прежде чем сунуть его в дальний угол кухонного шкафа, подальше от глаз, я раздраженно смяла его в ладони.
На следующий день я обнаружила на столе еще два пакетика, перевязанные ленточкой.
— От ее поклонника, — прошептала Анна однажды вечером Норману, и он издал заговорщическое «О-о-о», задрав свой длинный нос.
А Клаусу не нравились все эти подарки. Он ходил мимо ваз, которые Анна ставила повыше на полки и комоды, грыз листья и так и норовил скинуть цветы на пол. Казалось, он понимал, что букеты принесла не Анна, а кто-то другой.
Однажды вечером я услышала шорох, доносившийся из кухни. Включила свет и обнаружила, что на меня смотрят два желтых глаза Клауса, а из-под его усов торчит белый лепесток. — Клаус, — раздраженно пробормотала я, а кот прижал уши и продолжил жевать свою добычу. — Не надо, Клаус! Хочешь, чтобы снова заболел живот?
Он ускользнул, прежде чем я успела снять его с полки: попасть ко мне в руки — для него это еще хуже, чем боль в животе. Я вздохнула, глядя на букет белых роз, оторвала обкусанный Клаусом бутон и повертела его в пальцах.
Другие записки я не стала читать, так как знала, что в них написано. Слова Лайонела ранили меня.
Когда я обернулась, то обнаружила возле двери Ригеля, светлую фигуру на фоне теней. В полумраке его глаза казались темными бриллиантами. Черные радужки остановились на белой розе, которую я держала на ладони.
В эти дни мы не разговаривали. И все же я понимала его безмолвный язык. Сблизиться с Ригелем означало научиться распознавать оттенки его молчания.
— Они ничего для меня не значат, — прошептала я, а он отвернулся.
Нельзя было допустить, чтобы заболели его давние сердечные раны. Я не хотела, чтобы он отдалился от меня.
— Но ты их не выбросила.
Ригель отвернулся, и я закусила губу, отчаянно желая разрушить последние барьеры, которые еще стояли между нами. Временами они казались мне бесконечной лестницей, полной трещин и покосившихся ступенек, с которых я легко могла упасть вниз. А когда я в изнеможении останавливалась, чтобы посмотреть на вершину, то не видела ее. Однако я знала, что Ригель там — один. Я была единственной, кто мог до него добраться.
— Ника? — На следующее утро в дверь постучала Анна. — К тебе можно?
Анна вошла и застала меня сидящей на кровати в ночной рубашке. Она улыбнулась, пожелав доброго утра, потом взяла со стола расческу и села рядом, чтобы расчесать мне волосы. Я снова ощутила безмерную привязанность к ней. От этого чувства по груди разливалось тепло. Ее руки бережно касались меня, воплощая собой мечту о благополучной жизни в любящей семье — о самом лучшем, что есть в мире.
— На следующей неделе у меня очень важный клиент, — сказала Анна. — Он разместил крупный заказ. Хочет, чтобы именно я позаботилась о цветочном оформлении мероприятия в клубе «Мангровое дерево». Событие намечается масштабное, там будет очень много гостей. А я всегда мечтала поучаствовать в большом проекте. Для меня это большая удача.
Анна на секунду замерла с расческой в руке, как будто о чем-то задумалась, а потом продолжила:
— Интересно, что этот клиент… друг Далмы. Без ее рекомендации он, конечно, ко мне не обратился бы. — Анна понизила голос. — Далма всегда мне помогает. Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить ее за все, что она для меня сделала?..
Я повернулась. Анна ждала моего ответа, но, увидев, что я молчу, продолжила:
— Ника, я помню, что произошло, — с сожалением сказала она. — Я помню случай с Асией. Не проходит и дня, чтобы я об этом не думала. Но наши друзья важны для нас с Норманом, они
разделили с нами моменты, которые мы никогда не забудем… В ее глазах я прочитала мысль об Алане.
— Вот почему я хочу с тобой посоветоваться. Я хотела бы пригласить их к нам, чтобы… — Анна, — перебила ее я, — конечно!
Из ее слов я поняла, как бережно она относится к моим чувствам. Но я не держала зла на Асию. То, что произошло в коридоре, вызывало у меня не гнев, а скорее глубокое сожаление. Я не хотела быть причиной ухудшения их с Анной отношений. Ни в коем случае. Я знала, как сильно они друг друга любят, и не хотела, чтобы из-за меня прервалась их многолетняя дружба. Анна обхватила мое лицо руками.
— Правда?
— Я только за.
— Ты уверена?
Я медленно кивнула.
— Абсолютно.
Анна выдохнула и широко улыбнулась. Она погладила меня по щеке, и я растворилась в ее ласке. Закончив меня расчесывать, она спросила, что приготовить для наших гостей. Я ответила, что Норман обязательно оценит ее легендарный соус.
— Сейчас позвоню Далме! — объявила она, когда мы встали, и напомнила, что завтрак давно готов.
Спускаясь вниз, я чувствовала себя легкой, обновленной и яркой. Словом, я чувствовала себя счастливой. Доверительные разговоры с Анной приподнимали меня над землей, окрыляли, и мне нравилось, что для нее важно мое мнение.
Легко, как бабочка, я залетела на кухню. И ощущение счастья только усилилось, когда я увидела Ригеля, который сидел за столом с книгой и чашкой кофе. Он подпирал щеку рукой, его темные волосы блестели в мягком утреннем свете, ниспадая на лицо. Глаза бегали по строчкам. Анна сказала, что сегодня он рано проснулся из-за головной боли.
