— А я все гадал, сколько на это потребуется времени, — услышал Фалькон, идя к стойке.
Стук ножей по тарелкам прекратился. Говоривший — смуглолицый мужчина с лошадиными зубами, одетый во все черное, — поднялся из-за столика. Его седые волосы торчали из-под черной шляпы с множеством значков на ленте.
— Вы, должно быть, Хавьер Фалькон, — сказал он.
— Почему вы так решили?
— Потому что вы вошли сюда с рулоном холстов под мышкой, растерянный, как потерявший маму ребенок.
— Эль Сурдо?
Мужчина указал Фалькону на стул напротив.
— Вы обедали?
— Вы гадали, сколько потребуется времени…
— Хавьеру Фалькону, чтобы меня отыскать, — закончил Эль Сурдо, глядя через его плечо на меню, написанное мелом на грифельной доске. — Итак, cordero en salsa, escalopinas de cerdo или atun en salsa?[123]
— Cordero, — выбрал Фалькон.
Эль Сурдо громко повторил его заказ. Фалькон прислонил холсты к соседнему столику. Ему налили красного вина.
— Мы встречались с вами только один раз, — сказал он.
— У меня хорошая память на лица, — заметил Эль Сурдо. — Вы меня невзлюбили, я сразу это понял.
— Мы с вами и словом не перемолвились.
— Вы не пожали мне руку.
— Она у вас была занята: вы чесались.
Эль Сурдо расхохотался. Официантка поставила перед Фальконом тарелку с тушеной бараниной.
— Что это вы принесли? — спросил Эль Сурдо, кивнув на холсты.
— Пять картин. Они не отцовские. Мне хотелось бы узнать, не ваши ли это копии.
Эль Сурдо отодвинул пустую тарелку и вынул зубочистку из стоявшего на столе стаканчика. Фалькон принялся за еду.
— А почему вас интересуют эти картины? — спросил Эль Сурдо. — Вы ведь коп, не так ли? Ваш отец говорил мне.
— Я здесь не по работе, — ответил Фалькон. — Я в отпуске.
— Вы хотите их продать?
— Я хочу выяснить, чьи они, прежде чем их сжечь.
Эль Сурдо сунул в рот сигарету, прикурил, встал и сдвинул вместе два стола. Положив на них рулон, он развернул его и проглядел один за другим все холсты.
— Моя работа, — заключил он. — Это копии, которые я сделал по просьбе вашего отца, но с полотен какого-то швейцарского художника. Тот вроде бы продал их в галерею Сальгадо и не хотел платить налог. Этот малый из Швейцарии должен был забрать с собой копии и показать на таможне в доказательство того, что он ничего не продавал. Так что я вообще не понимаю, почему они все это время валялись в мастерской вашего отца.
— А чистые холсты для копирования вам дал мой отец?
— Да. Очень старые, и на них уже были какие-то картины, поверх которых ваш отец наложил грунт.
— Его картины?
— Я не спрашивал.
Эль Сурдо еще немного подымил, пока Фалькон доедал баранину.
— Вам интересно узнать, что там было прежде? — спросил Эль Сурдо.
— Не отказался бы.
— Звучит не слишком уверенно.
— Иной раз кажется, что хочешь узнать, а потом и сам не рад, что узнал.
Они поймали такси и поехали на улицу Лараньи в Институт изящных искусств. Пройдя по внутреннему дворику, поднялись на второй этаж. За 15 ООО песет приятель Эль Сурдо пропустил холсты через сканирующее устройство и выдал им пять снимков первоначальных изображений. Там было что-то невразумительное: хаотичная перекрестная штриховка, путаница жирных, черных на белом, извилин и отдельные четкие детали — глаз, нога, копыто, звериный хвост.
Эль Сурдо ничего не понял. Они расстались на ступенях института. Копировщик сказал Фалькону, что всегда будет рад встретиться с ним в обеденное время в том же баре. Хавьер отправился домой. Он свалил в кучу холсты и снимки, позвонил Алисии и договорился о встрече этим вечером.
— Меня освободили от руководства группой, — сообщил он Алисии, как только она взялась за его запястье. — Через десять дней я должен буду пройти психиатрическое освидетельствование.
— Ну что ж, меня это не удивляет, — заметила она. — Вы наверняка начали вести себя странно.
— Это из-за Инес и судебного следователя. Она решила, что я гоняюсь за ней, а я просто сталкивался с ней на улице, как с материализовавшейся мыслью.
— Вы уже рассказывали мне об этом.
— Разве? — удивился он. — Да, для психопата и несколько дней превращаются в вечность. Я как бы заново переживаю свою прошлую жизнь, пока не натыкаюсь на глухую стену беспамятства, в которую стучусь до полного изнеможения, потом возвращаюсь назад и снова проживаю тот же отрезок жизни — и снова упираюсь в ту же стену. Это изматывает и превращает время между двумя событиями повседневной жизни в период древней истории. Я уже говорил вам, что ездил в Танжер?
— Еще нет, — сказала она. — Почему вы решили побывать там?
— Мне дали отпуск по семейным обстоятельствам.
Он рассказал ей о гибели Пепе Леаля.
— Что вы надеялись отыскать в Танжере… спустя сорок лет?
— Ответы. В странах третьего мира жизнь идет совсем другими темпами. Я думал, что сумею найти людей, которые помнят прошлое лучше меня, и это, возможно, разбудит мою память.
— Но почему Танжер? Вы потеряли работу из-за Инес. Почему бы вам не решить этот вопрос? Что же все-таки подтолкнуло вас?
— Меня просто потянуло в Танжер. Я не принимал никаких сознательных решений, я пошел туда, куда повела меня судьба. Я положился на случай… и он привел меня к двери моего старого дома в медине.
— И вы не принимали никаких решений?
— Никаких.
— Напомните мне, как впервые проявилась ваша ненормальность?
— Я почувствовал перемену в себе, когда увидел лицо первой жертвы.
— И какое же событие — вне вашего расследования — навело вас на мысль, что эта перемена не является следствием испытанного вами тогда шока?
Долгое молчание.
— Я поехал в центр, чтобы забрать телефонную книгу убитого, и случайно оказался свидетелем пасхального шествия. Увидев Деву Марию, я, сам не знаю почему, чуть не потерял сознание. Это было состояние аффекта.
— Вы человек религиозный?
— Совершенно нет.
— И что было потом?
— Я узнал отца на одной из старых фотографий и понял, что у него была интрижка еще при жизни матери.
— А в вашей жизни?
— Я нашел дневники отца и его письмо… с этого все и началось… я хочу сказать, это всколыхнуло… какую-то тьму. В ту ночь я вел себя очень странно, даже подумал, что во мне самом сидит какая-то злая сила. Прежде я такого за собой не замечал. Всегда был неукоснительно порядочным. Культивировал в себе порядочность.
— А теперь вами руководит страх?
— Да.
— Страх чего?
— Той ночью произошло еще кое-что, — сказал Фалькон. — Я пытался найти проститутку, с которой убитый был в ночь гибели. Она исчезла. Убийца тогда впервые позвонил мне и спросил: «Мы близки?», а потом сам же ответил: «Ближе, чем вы думаете», как будто ему что-то обо мне известно, и, как я теперь понимаю, действительно известно.
— А что, по-вашему, ему о вас известно?
— Сначала я подумал, что он намекает на то, что следует за мной по пятам. Но потом мне пришло в голову, что… наверное… он видит между нами какое-то сходство, — продолжал Фалькон, запинаясь. — Я уже догадывался, что девушка убита, и чувствовал себя виноватым.
— Виноватым?
— Мы подозревали, что есть какая-то связь между убийцей и девушкой, но мы ее не отследили. Надо было действовать оперативней… Мы прохлопали…
— Вы не прохлопали, — заметила Алисия. — Ведь она же ничего вам не сказала. Она защищала его по каким-то своим соображениям.
— Но меня все равно мучило чувство вины.
— Но из-за чего?
Долгое молчание.
— В ту ночь я встретил еще одну процессию… ордена молчальников, или кающихся. Понимаете… она была исключительно прекрасна… Дева Мария. Странно, что одетый в платье манекен способен был до такой степени меня… взволновать. Я не смог этого вынести. Величия того, что она собой олицетворяет. Мне необходимо было миновать ее, убежать прочь.
