Если бы Лайош мог постичь подлинный смысл улыбки Тери и ее сдержанности, особенно в разговоре с приземистым водопроводчиком, он бы вполне ее одобрил. Но смысл этот был ему недоступен, и потому экскурсии, которые она совершала в будущую кухню и комнату для прислуги, доставляли ему лишь мучения. Плешивый облицовщик, сидя перед своими плитками, с такой ухмылкой глядел на нее, словно намеревался откусить от нее кусок; водопроводчик же показывал ей фотографии, где он был снят в длинных трусах: оказывается, по воскресеньям он играл в футбол. Однажды даже пожелтевший Водал пристально взглянул ей в глаза, будто хотел проверить, способна ли она выдержать его взгляд. Лайош тщетно старался проникнуть поближе к ней сквозь плотное кольцо: у него редко что-либо получалось, а если он был очень уж настойчив, то чаще всего выставлял себя на посмешище. Мастеровые знали, что он лишь обыкновенный поденщик, и если вообще-то разговаривали с ним как с равным, то в присутствии Тери быстро ставили его на место. Водопроводчик-футболист как-то похвастался Тери, что через неделю едет с командой в Грац. Выяснилось, что в Граце у Тери живет подруга из Бургенланда, и по этому поводу у них завязался разговор, более долгий и доверительный, чем те разговоры, которые Тери, с ее неверящей улыбкой, позволяла себе с другими. Опуская на пол носилки с раствором, Лайош в тот день увидел Тери, прислонившуюся к косяку, и водопроводчика, стоявшего опершись на раковину, и почувствовал, что должен немедленно, прежде чем уйдет с пустыми носилками обратно, как-нибудь привлечь к себе внимание девушки. «А вот в Матяшфёльде вы бывали?» — просунул он в кухню растрепанную рыжую голову. «В Матяшфёльде?» — поглядел на него удивленный водопроводчик. «А то у меня есть там один друг, монтер. Электричество в господские виллы проводит». — «Да ну? И как же зовут твоего друга? Сиволапый?» — спросил водопроводчик, подмигивая Тери. Лайош давно позабыл, как звали монтера, и, чтоб не оказаться пустословом, сказал: «Шкрубек». «Как? Шкрубица?» — глумливо переспросил водопроводчик, и тут даже Тери громко расхохоталась. Лайош обиженно опустил голову. «Его работу не стыдно было кому угодно показать», — пытался он спасти положение. Но тут и хромой, стоя у другого конца носилок, решил принять участие в забаве: «Знаем мы, старина, какие у тебя знатные друзья. Про Шкрубека я тоже слыхал. Говорят, это он на церкви святого Матяша выкладывал хитрые узоры из черепицы». «А, тот самый Шкрубичович? — издевался футболист. — Как же, знаю, это он готовил гуляш, когда я у папы римского обедал». Тери даже спиной откинулась на некрашеный косяк, такой ее разбирал хохот. Смех ее так раззадорил водопроводчика и хромого, что Шкрубичович скоро превратился в Шкрупулека, который даже корону святого Иштвана собственноручно изготовил. Лайош, красный как рак, лишь повторял растерянно: «Насчет него не сомневайтесь». «Хватит вам издеваться над беднягой», — сказала наконец Тери с некоторым сочувствием в голосе. Хромой, берясь за ручки носилок, решил напоследок сострить: «Эй, господин главный кондитер, извольте поднять это блюдо с кремом». Лайош, понурив голову, двинулся к выходу, осмеянный, подталкиваемый в спину носилками, и, лишь скосив назад налившиеся кровью глаза, пригрозил взглядом хромому.
В тот день, когда хозяйка рассказала ему про посещение Водалихи, водопроводчика на работе не было; Тери тоже пришла позже обычного. Оставив мать и сына шумно радоваться друг другу после проведенного в разлуке дня, она сделала несколько неуверенных шагов в сторону все еще чужого ей, непонятного дома, где в этот час уже только Лайош да пештский каменщик работали в безоконных помещениях первого этажа. От неожиданно представившейся возможности поговорить с ней Лайош, забыв про недавний позор и про свое твердое решение не обращать на Тери внимания, вновь загорелся жаждой действия. Пока мастер заглаживал последние шероховатости на стенах и вытирал о рукав рабочей блузы руки, Лайош, стряхнув навеянное Маришкиным письмом уныние, лихорадочно придумывал что-либо вежливое и многозначительное, с чем можно было бы подойти к девушке. Надо было как можно скорее, пока она еще не знает про ворованные туфли, сказать ей что-то важное, решающее. Не видя в доме мастеровых, Тери разочарованно повернула было назад; тут Лайош и подошел к ней. «Ну как, довольны вы нами, Терике? Хороший мы вам дом строим?» — заговорил он заискивающе, стараясь подражать шутливо-развязной манере облицовщика и водопроводчика. «Это как посмотреть», — ответила Тери, которая, видно, любила загадочные ответы. «Неужто не нравится?» — «А, — махнула она рукой. — По мне, так куда лучше снимать квартиру. Там кончишь с посудой — и сиди себе. Ну, разве что набежит какая-нибудь штопка. — А в своем всегда что-нибудь найдется, какие-то срочные дела. Полоть в саду заставят, поливать. Все руки себе испортишь». «Садовник нужен в таком хозяйстве, — рассудительно заметил Лайош. — Я говорил барыне: коли на дом хватило, должно и на жилье для садовника хватить. Садовник, он и в саду, и на кухне поможет, если что». Тери только рукой опять махнула досадливо: «Не будет здесь никакого садовника… Только лишь сад бы не заставили меня вскапывать. Представляете, вытаскивать эти корни! Что тогда от моих рук останется?» И она протянула Лайошу хрупкие, с гладкой кожей пальцы. Лайош только глазами посмел коснуться сияющей перед ним неземной красоты. А Тери, словно ей предстояло уже сию минуту выдирать из земли длинные, цепкие корни люцерны, сердито говорила: «Нет уж, пускай они поденщика наймут копать. А я не согласна руки себе портить».
Разговор этот заронил в душу Лайоша новую идею. Сад до сих пор существовал в его мыслях как владения садовника, который поливает и прививает, делает обрезку, рассаживает отводки, ухаживает за саженцами. Тери сказала: пусть поденщик вскопает. Простая эта мысль до сих пор не приходила Лайошу в голову. И немудрено — ведь ему нужно такое место, чтобы не только постоянно быть возле Тери, но в то же время и приблизиться к ней по рангу, по значению среди людей. Однако, с какой стороны ни подступался он с этой задачей к миру, решение вырисовывалось только одно — место садовника. Идея, блеснувшая ему в словах Тери, значила прежде всего, что работа его будет не постоянной, да и подняться по общественной лестнице не даст; но зато он будет близко от Тери и, оглянувшись на кухонное окно, забранное решеткой, в любой момент сможет увидеть, как она посыпает мукой тесто под скалкой. «Верно вы говорите, Тери. Нашелся бы и здесь поденщик, который бы недорого запросил…» К несчастью, в этот важный момент барыня позвала девушку, и вскоре малыш, положив сонную головку на плечо Тери (но при этом не отпуская материну руку), двинулся по освещенной луной улице Альпар к своей кроватке с сеткой. Лайош же остался наедине с новой идеей, и, пока редкоусый возле костра рассуждал насчет слишком большой доли пештского каменщика, он рисовал в своем воображении, как с хрустом вонзается в целину острая, поблескивающая лопата, а рядом, в светлом окне, мелькает белый фартук. Мечта о домике в саду была прекрасна, но в этот быстро стынущий осенний вечер, когда на столбе у Даниеля уже шуршал сухими стеблями вьюнок и ветер искал щели меж кирпичами в стене сарая, даже темный участок с затоптанной люцерной, ждущий его лопаты, казался Лайошу раем, на небосклоне которого светлая головка Тери успешно заменяла скрытую тучами вечернюю звезду.
Всего лишь три-четыре дня оставалось до конца работы; электрики и рабочие, трудившиеся на крыше, ворчали: чего тут эти мешаются под ногами. Лайош решил заговорить с барыней в самый последний момент. Размешивая известь, он сочинял про себя целые маленькие речи и чуть не каждый час менял свой план. «Дом теперь у вас есть, барыня, — произносил он в одном варианте, в конце последнего рабочего дня, споласкивая под краном руки, — а вот сад когда еще будет? Тут вас и обдерет по-настоящему какой-нибудь проходимец». Был вариант попроще. «А что с этой люцерной? — небрежно пинает он поникшую, желтую траву. — Нехорошо, что возле такой красивой виллы сплошной бурьян. Хотите, я вскопаю, барыня?» Произносит он это как бы между прочим, будто ему и в голову только что пришло. Господа — народ непростой, они скорей сделают что-то, если увидят, что человек не очень в них нуждается. А может, лучше подойти с заискивающим видом? «Уж так бы вы мне удружили, барыня. Сад все равно ведь надо перекапывать кому-то. Дешевле, чем я, никто вам не возьмется». Тут бы и выяснилось, есть ли у хозяйки сердце. Коли нету, значит, бери свой мешок, Лайош, и отправляйся в Сегед, в дождь и тьму, на шею к сестре… Во время перерывов хозяйка иногда совсем одна сидела нахохлившись на своем стульчике; в такие минуты словно кто подталкивал Лайоша: ступай потолкуй с ней, попроси. Но страх заставлял его вспоминать свое решение: в последний день — значит, в последний. Пока он раздумывал, кто-нибудь подходил к хозяйке за распоряжениями или Даниель оказывался возле нее со своими шутками.
