Чарли едва расслышал его, но, расслышав, вздрогнул – столько было в этом голосе боли и скорби. И его быстрому испуганному взгляду явился обокраденный им. Никакой ненависти, никакой злобы не было в его ответном взгляде, а было лишь мертвенное отчаяние, от которого Чарли оцепенел. Ледяная игла вошла в его сердце.
– Держи, – сказал тот же голос.
И музыкант протянул ему осиротевший смычок. Чарли быстро отступил и отчаянно замотал головой.
– Ночью, без смычка, – сказал музыкант и встал с лавки, – за скрипку могут дать лишь еды. Так, наверное, с тобой и произошло. Возьми смычок, отнеси. Дадут, если не злые, полфунта.
И, всунув, как стрелу в сердце, смычок Чарли подмышку, музыкант вышел. Судорожно-быстро, не дав двери захлопнуться, Чарли придержал её и выскочил следом. Не зная, что говорить, он просто пошёл рядом с тёмной фигурой. Так они и прошли пару сотен шагов и вышли к кромке пристани. Здесь музыкант сел на канат, тянущийся от кнехта к кораблю, смутно чернеющему на рейде, и повторил:
– Отнеси.
Чарли, снова мотая головой, протянул ему смычок.
– Не нужно, – сказал музыкант, страшно и неотрывно глядя на чёрную воду. – Теперь уже всё пропало.
– Ч… что пропало? – деревянными губами спросил в темноте маленький у большого.
– Я нищий, затравленный одиночка, – сказал, немного помолчав, большой. – Я пришёл сюда играть, чтобы собрать денег и спасти одного человека. Очень драгоценного для меня человека. Спасти. Нет скрипки – нет денег – нет спасения… А я, к стыду своему, это спасение уже обещал!..
– Не уходи никуда! – вдруг ломким, плачущим голосом выкрикнул Чарли. – Я сейчас!
Звякнув, поставил на камень бутылку, бросил смычок и, повернувшись, в один миг растворился в вязкой ночной темноте.
Вернулся через неполный час. Судорожно дыша, прихрамывая на разбитую ногу, он радостно простонал, увидев чернеющую на канате фигуру. Устало сел рядом, качнув канат. Протянул и положил на колени музыканта Лису. Барт машинально ощупал её, но в руки не взял. Чарли покопался в карманах, всунул ему в руку пару печёных картофелин, кусок хлеба. В темноте, молча и мирно принялись есть. Нащупав в темноте бутылку, Чарли поднял её, царапнув стеклом о камень. По-братски, из горлышка, выпили дрянное вино.
– Кислятина, – сказал после трапезы Барт. – Но согревает.
– Поиграй, а? – попросил Чарли, ткнув пальцем скрипку.
– Нет, – безцветным голосом сказал Барт. – Я на ней теперь играть не смогу.
– Почему? – недоверчиво спросил Чарли.
– Петь не будет.
– Почему?! – снова потребовал ответа малыш.
– Потому что она чужая, – равнодушно пояснил Барт. – Я, видишь ли, в Бога верю. Поэтому чужое взять не могу.
– На твоих ведь коленях лежит! Почему же чужая?
– По факту события. Тот, кто заплатил тебе за неё – он владелец.
– Да он дал мне всего лишь еды небогатой! Немного!
– Сколько бы ни было – он, получив твоё согласие, скрипку эту честно купил. Ты выкрал её назад и принёс мне, но перед Богом она не моя. Поэтому в руках моих петь не будет.
– И… что же делать?
– Вернуть.
– А если… – быстро проговорил Чарли, – обменяться назад? Я верну трактирщику стоимость еды, и он согласится, что скрипка не его больше?
– Он разве глупец? Не согласится. В мастерской закажет смычок, это недорого, и станет сдавать напрокат тому, кто умеет играть хоть немного. Трактир с музыкой заметно доходнее.
– Да и пусть не согласится! Я его не спрошу даже! Я вот добуду денег, приду и выложу за его еду двойную плату! И всё! Он, когда скрипку у меня покупал, знал, что она краденая! Сам сказал, громко! Так что он не очень-то законный владелец!
– На-а-верное, – чуть оживился и повернулся к нему Барт. – Но вот только денег-то ты наберёшь опять воровством? Это будут опять не честные деньги. Ими не исправишь судьбу.
– Заработаю! Мешки носить буду!
– Нет, ты в грузчики не годишься. Единственное, очевидно, что ты умеешь – ловко прятать чужое. На вот, держи.
– Что это?
– Честные деньги.
И Барт высыпал в руку Чарли полгорсти мелких монет.
– Это… – Чарли качнул, взвешивая их на ладони, – …слишком много! Это в три или в четыре раза больше того, что его корм стоил!
– Отсчитай сам. Что лишнее будет – принесёшь.
– Ладно. Теперь трактир уже закрыт. Утром сделаю.
– Хорошо.
– Теперь сыграешь?
– Ну… Если только чуть-чуть.
И Барт осторожно, кончиками пальцев касаясь, приподнял хрупкую драгоценность.
– Нет, – сказал он, опустив на колени Лису. – До утра не сумею.
– Ладно. Дотерпи до утра. Утром сделаю.
– Хорошо. До утра вытерплю.
Они помолчали. Потом Чарли спросил:
– А кого тебе спасти нужно? Может, я сумею помочь?
– О нет, – Барт горько вздохнул. – Мой враг – человек серьёзный. Нотариус.
– Расскажи, – потребовал Чарли.
– Хорошо, – кивнул ему Барт. – Слушай.
Ночь – существо странное. Время в ночи течёт медленно, и Барт задолго до рассвета рассказал случайному маленькому воришке историю своей едва затеплившейся любви.
– Не уходи никуда! – огрубевшим вдруг голосом произнёс Чарли. – Мы дом этого нотариуса утром найдём!
– Ка-ак?! – болезненно простонал Барт. – Знаешь, сколько в Бристоле нотариусов?
– Не уходи никуда!! – выкрикнул мальчишка и со всех ног бросился в ночь.
Ушибленная недавно нога очень болела, но Чарли заставлял себя бежать как можно быстрее: дорога до замка «Шервуд» занимала два часа поездки в карете.
Вот такие летели в ту ночь события, любезный читатель! А я в это время мирно спал, сытый, слегка уставший, благополучный, довольный. Но мой жизненный опыт, преподнесённый судьбой, вплавил в меня некоторые неустранимые свойства. Поэтому я мгновенно, ещё не совсем проснувшись, метнулся с кровати к окну, едва только ударил в него тихий короткий стук.
За стеклом, едва различимый в отдалённом свете наших уличных фонарей, стоял Тай. Я быстро накинул халат, тревожно (не разбудить бы!) оглянулся на спящую Эвелин. Очень тихо вышел в кабинет, и уже из его двери – на пристенную лестницу.
– Опасность? – быстрым шёпотом спросил я свою Тень.
Тень ответила так же тихо:
– Сам реши, мастер.
И, повернувшись, заскользила неслышимо вниз.
Безшумно и быстро переступая по ступеням босыми ногами, я помчался за ним. Мы миновали плац, большую лестницу, каминный зал. Между каминным залом и баней остановились. Тай жестом пригласил посмотреть. Я скрытно выглянул из-за угла. И замер. Всё пространство перед конюшней было заполнено тускло-зелёными в свете луны гномиками. Острые капюшоны покачивались, изредка перемещались. Гобо и Пит выводили из конюшни взнузданных лошадей. Карета, очевидно, прикаченная на руках, стояла поодаль. Вернувшись в тёмное пространство за баней, я вполголоса спросил:
