Капитан спокойно, даже с достоинством, объяснил англичанину, что его спутник, Степан Иванович Косухин, не менее его спешит на фронт – и он готов ручаться за это словом дворянина. Арцеулов говорил чистую правду, ибо лишь тюремные решетки удержали бы Степу от желания примкнуть к ордам Лейбы Бронштейна.
Англичанин кивнул, а затем заметил, что бюрократия, наряду с очевидными недостатками, имеет и определенные преимущества. Например, будь у мистера Арцеулова и у мистера Косухина российские заграничные паспорта, у британских властей не осталось бы формальных оснований не выпускать их за пределы Англо-Индийской империи. И он почти уверен, что им удастся спокойно взять билеты на пароход. Предваряя неизбежный вопрос, толстяк пояснил, что паспорта выдавал российский консул, который вот уже год как покинул Индию. Зато в Бомбее проживает член консульской миссии по фамилии фон Денике, который работает в торговой фирме «Керал Ист». Конечно, этот фон Денике не имеет права выдавать заграничные паспорта. Но у него – совершенно случайно – могут храниться бланки, уже подписанные консулом. И он – тоже совершенно случайно – может уступить их за соответствующую мзду. А чтобы эта мзда оказалась действительно соответствующей, достаточно намекнуть, что за этот год он уже дважды проделал эту операцию. Для таких целей лучше всего нанять юриста – и не англичанина, а индуса…
Капитан слушал, стараясь не пропускать ни слова, и лишь осмелился поинтересоваться, не удивятся ли британские власти, что он и его спутник получат паспорта, подписанные консулом, давно покинувшим страну. Англичанин пожал плечами, пояснив, что паспорта могли быть выписаны хоть пять лет назад. Чиновников вряд ли заинтересуют подобные мелочи…
Арцеулов попытался благодарить, но толстяк тут же оборвал его, заявив, что не сделал ничего хорошего. Напротив, он совершил грех, помогая двум молодым людям отправиться практически на верную смерть. Взгляд капитана скользнул по его изувеченной кисти, англичанин нахмурился и спрятал руку за спину…
Ростислав не стал тратить времени. В самом центре Дели он нашел маленькую юридическую контору, хозяин которой, молодой индийский юрист, только что приехавший из Европы и явно не обремененный клиентами, охотно и даже с некоторым азартом взялся устроить это нехитрое дело.
Пользуясь тем, что оказался в центре города, Ростислав зашел в ювелирную лавку, попросив оценить сапфир – тот, что еще не был продан. Ювелир, худой старик-индус, долго разглядывал камень, назвал цену, оказавшуюся даже выше, чем предполагал капитан, а затем, не выдержав, спросил, откуда этот камень у уважаемого гостя. Конечно, он, ювелир, понимает всю бестактность вопроса, но дело в том, что камень необычный. Сам по себе он очень хорош – цейлонский, сильного и чистого цвета и неплохой огранки, но еще более любопытна его история. Таких сапфиров было сто. Более трехсот лет назад они были специально собраны для того, чтобы один из императоров-Моголов мог заплатить выкуп за своего сына, попавшего в плен к северным варварам. Эти сапфиры получили название «Камней Спасения».
Капитан ограничился тем, что сообщил старику часть правды – он привез камень из Тибета. Сапфир же продавать не стал – деньги еще оставались, а кроме того, судьбу последнего камня должен решать не только он, но и краснопузый Степа.
Косухин заявился в их маленькую квартирку поздним вечером возбужденный и несколько помятый. Как оказалось, неугомонный большевик побывал на огромном митинге, собранном Индийским Конгрессом. Народу там была тьма-тьмущая, вдобавок под конец вмешалась полиция, устроив давку, в которой Степе и досталось. Но на подобные мелочи Косухин не обращал внимания. Сегодня он, наконец, увидел того самого Ганди, о котором столько говорили, называя «Махатмой» и считая чуть ли не Карлом Марксом. О самом Ганди Степа запомнил лишь, что тот был худ и имел большие оттопыренные уши. Вождь говорил на хинди, и Косухин сообразил лишь, что речь шла о каком-то «сварадже». Но заинтересовал Степу не «сварадж», а то, как тысячи индусов смотрели на неказистого смуглого человека с бритой головой, одетого в какое-то подобие старого одеяла. Так на его памяти не смотрели ни на кого – ни на товарища Троцкого, ни даже на самого Вождя. И Косухин подумалось, какая польза была бы Революции, призови этот ушастый не к какому-то «свараджу», а к ясному и недвусмысленному вооруженному восстанию.
Арцеулов подивился Степиной кровожадности и окончательно разочаровал его, пояснив, что «сварадж» – это кампания мирного неповиновения, включавшая отказ от сотрудничества с англичанами и бойкот иностранных товаров. Косухин вздохнул и понял, что местные большевики, буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами. Расстроило и то, что индийские товарищи сторонились его, вероятно, из-за буржуйских тряпок, которые Степа надел по явному недомыслию. Более того, его пару раз больно пнули, называя почему-то «инглизом». Капитан посочувствовал красному командиру, посоветовав в следующий раз прийти на митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте, ни о камне Ростислав решил пока не говорить. Степа с его мировыми проблемами был слишком далек от подобных житейских мелочей.
Через два дня приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи. Он привез новый альбом рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им горами в белых снежных шапках. Арцеулов улучил момент и поведал Николаю Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар, подумав, согласился, что подобное жульничество может оказаться результативнее, чем все его хлопоты.
Среди прочего, художник принес им письмо от Валюженича, которое нашел в своей почте, скопившейся за время отсутствия.
…За эти два месяца Ростислав и Степа получили три телеграммы. Первая была из Марселя, подписанная «Наташа и Тэд», в которой сообщалось, что пароход «Дон» благополучно доставил путешественников во Францию. Вторая, подписанная так же, была уже из Парижа. И наконец, третью отправил Тэда, сообщивший, что сдал Наташу из рук в руки ее дяде.
И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся, нетерпеливый Степа разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным почерком листки. Арцеулов, уверенный, что Валюженич пишет по-английски, терпеливо ждал, пока безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Косухин, к величайшему изумлению капитана, дочитал до конца, произнес «Гм-м» и передал листки Ростиславу.
Ларчик открывался просто – Валюженич писал по-русски. В первых же строчках Тэд особо оговаривал это обстоятельство, признавшись, что прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает не делать и этого. Слог хромал, но понять было можно – даже Степе. Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог не изумиться рассказу своего приятеля. Сам Карно, так и не выздоровев окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не завершив экспедиции. Оба они получили нагоняй от профессора Робера, который, впрочем, тут же накинулся на привезенные «артефакты». Отец же, Валюженич-старший, ограничился тем, что обозвал сына придурком. Насквозь обруганный, но довольный, Тэд приступил к прерванным занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни и звал «мистера Арцеулова и Стива» в Париж.
О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз – Валюженич рассказывал лишь о себе. И это было странно. Ясное дело, Косухин тоже обратил на это внимание, поделившись с Ростиславом несколько успокоившим того соображением, что будь у Наташи неприятности, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне с этим согласился, решив про себя, что, вероятно, предложение, сделанное горячим американцем у Тадж-Махала, не нашло отклика – и бедняга Валюженич предпочел промолчать. Но все же в глубине души шевельнулось что-то неприятное. В конце концов Тэд мог просто написать одну фразу, что Наташа жива и здорова… Вспомнился их разговор перед отъездом – и капитан всерьез встревожился. Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал – здесь, за тысячи верст от Парижа, ничего друзьям не поможешь.
Несколько дней прошло для Арцеулова в томительном ожидании. Степе было легче. Красный командир продолжал бегать по митингам, на одном из которых ему феноменально повезло: он встретил пожилого индуса, работавшего несколько лет в России и знавшего русский язык. Косухин воспрянул духом. Новый его знакомый оказался «конгрессистом», то есть типичным буржуазным либералом, зато сообщил, что в Дели имеются несколько молодых людей, читающих давно уже непопулярного и ничего не понимавшего в индийских делах немецкого экономиста Маркса. Большего не требовалось, и уже на следующий день Косухин свел знакомство с худым интеллигентного вида очкариком, носившим странную для Степиного уха фамилию Ранадиве. Тот действительно читал Маркса, но со всем остальным вышла осечка. Молодой индус, недавно приехавший из Англии, где он учился в Оксфорде, ни слова не понимал по-русски. Правда, такие понятия, как «Красная Армия», «товарищ Ленин», «коммунизм» и «даешь!» были ясны без перевода, но результат от горячей речи коммуниста Косухина был обескураживающим. Товарищ Ранадиве приложил палец к губам, испуганно оглянулся и произнес также вполне понятное слово «полис». Лишь после больших трудов Степа смог убедить излишне пугливого выпускника Оксфорда познакомить страшного посланца Коминтерна с другими «товарищами».
