Словом «прописи» в этом стихотворении как бы обозначены рамки поэтической традиции. «Вкривь ли, вкось ли» — реминисценция из «Евгения Онегина» (гл. 7, строфа LV): «Благослови мой долгий труд, / О ты, эпическая муза!/ И, верный посох мне вручив, / Не дай блуждать мне вкось и вкрив. / Довольно. С плеч долой обуза! / Я классицизму отдал честь: / Хоть поздно, а вступленье есть» (V; 141).
309
[Пумпянский Л. В.] Кантемир. Тредиаковский // Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М., 1998. С. 53.
310
Гуковский Г. А. Державин // Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 358.
311
Впрочем, такая рефлексия спорадически проявляется у Бродского: например, в стихотворении «К Евгению» из цикла «Мексиканский дивертисмент» (1975); не случайно, что это стихотворение глубоко укоренено в русской поэтической традиции: оно содержит аллюзии на послание Г. Р. Державину «Евгению. Жизнь Званская», на «Евгения Онегина», «Медный Всадник» и «Так море, древний душегубец…» А. С. Пушкина.
312
Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor, 1984. С. 128–129.
313
Отношение Бродского к логаэду на дактилической основе — особенное: «Насколько мне известно, логаэдические размеры с дактилями побивают любой спиритический сеанс в способности вызывать духов. В нашем деле вещи такого рода называются стилизацией. А раз ритм классики входит в наш организм, ее дух входит следом» («Письмо Горацию», пер. Е. Касаткиной [VI (2); 371]).
314
Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 283. Далее произведения Державина цитируются по этому изданию; страницы указываются в тексте.
315
Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. С. 131. Сопоставление текстов Державина и Бродского содержится также в статье: Лазарчук Р. М. «На смерть Жукова» И. Бродского и «Снигирь» Г. Державина (Проблема традиции) // Русская литература. 1995. № 2.
316
Ср. характеристику, принадлежащую Г. А. Гуковскому: «Суворов — это его герой; в Суворове Державина подкупает и его непосредственность, и его военный гений, и его человеческая простота, и независимость его мнений, твердость в борьбе с властительными пороками<…>» (Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 347).
317
Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. С. 132. Автор книги настойчиво утверждает, что отношение поэта к Жукову — ироническое и негативное. Тенденциозность этого мнения очевидна: оно не подтверждается текстом. Но как дополнительное возражение, хотя и не вполне корректное (поскольку речь идет о высказывании из другого текста, к тому же непоэтического), можно привести мнение Бродского, высказанное в беседе с Соломоном Волковым: «А ведь многие из нас обязаны Жукову жизнью. Не мешало бы вспомнить и о том, что это Жуков, и никто другой, спас Хрущева от Берии. <…> Жуков был последним из русских могикан» (Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским: Литературные биографии. М., 1998. С. 54–55).
318
Батюшков К. Н. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 171, 358.
319
Иванов Вяч. Вс. Современность поэтики Державина. С. 407.
320
Выражение «на манер» у Бродского имеет автометаописательную функцию, указывая на подражание автора поэтической традиции или перекличку и цитирование. «На манер снегиря» в «На смерть Жукова» означает «на манер „Снигиря“», то есть вослед Державину. Ср. замечание Г. А. Левинтона: «Финальная строка, выступающая как некая „разгадка“ подтекста, прямое указание на источник:
…военная флейта,громко свисти на манер снегиря
<…> — это не только инверсия источника „Что ты заводишь песню военну / Флейте подобно, милый снигирь?“, но в какой-то мере и автометаописание стихов, написанных „на манер „Снигиря““ (ср. жанровое значение слов „на манер“ в языке XVIII века)» (Левинтон Г. А. Три разговора: о любви, поэзии и (анти)государственной службе). II. От всего человека остается часть / речи (Три заметки о Бродском) // Россия / Russia. Вып. 1 [9]: Семидесятые как предмет истории русской культуры. Ред. — сост. К. Ю. Рогов. М., 1998. С. 242). Выделено Г. А. Левинтоном.
Сходным образом, в «Литовском ноктюрне» строки «и, нащупав язык, на манер серафима / переправить глагол» (II; 325) указывают, что это цитата из пушкинского «Пророка».
321
См. о языке Державина: Успенский Б. А. Язык Державина (К 250-летию со дня рождения) // Лотмановский сборник. Вып. I. М., 1995. С. 334–352.
322
Kline G. L. Variations of the Theme of Exile // Brodsky’s Poetics and Aesthetics. Ed. by Lev Loseff and Valentina Polukhina. London, 1990. P. 70, 74–76.
323
Ср. некоторое удивление, вызванное у Соломона Волкова этим текстом, а также свидетельства о реакции на это стихотворение эмигрантов «второй волны»: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. С. 54.
324
Само название стихотворения отсылает к другому хрестоматийно известному поэтическому тексту XVIII столетия — к «Разговору с Анакреоном» М. В. Ломоносова; таким образом подчеркивается традиционализм «Разговора с небожителем». В содержательном плане оба стихотворения, однако, не имеют ничего общего. Кроме того, название произведения Бродского, в отличие от ломоносовского, обманчиво: оно представляет собой монолог, остающийся без ответа.
325
О реминисценциях из державинского «Река времен в своем стремленьи…» в «Грифельной оде» Осипа Мандельштама см.: Сегал Д. М. О некоторых аспектах смысловой структуры «Грифельной оды» О. Э. Мандельштама // Russian Literature. 1972. N 2.
326
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995. С. 177–178.
327
Мнение Льва Лосева о христианском отношении к страданию автора «Разговора с небожителем», о христианской основе стихотворения (Loseff L. Iosif Brodsky’s Poetics of Faith // Aspects of Modem Russian and Czech literature. Ed. by Arnold McMillin. «Slavica Publishers», 1989. P. 191) не лишено односторонности и не учитывает амбивалентный, утверждающе-отрицающий и серьезно-иронический и даже провокативный смысл произведения. О религиозных мотивах «Разговора с небожителем» см. в гл. «„Человек есть испытатель боли…“: религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм».
328
Я категорически не согласен с Джейн Нокс, утверждающей, что «по духу и мировоззрению Бродский ближе всего к поэзии XVIII века, в частности к Г. Р. Державину» и что он «по духу ближе к Г. Р. Державину и русскому философу Льву Исааковичу Шестову» (Нокс Дж. Поэзия Иосифа Бродского: Альтернативная форма существования, или Новое звено эволюции в русской культуре // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 217, 218). Первое утверждение опровергается свидетельствами текстов самого поэта: отношение к бытию у Бродского противоположно державинскому приятию мира, гедонистическому упоению и любованию жизнью. Второе представляется мне абсурдным: многие философские мотивы поэзии Бродского сходны с идеями Шестова, но сами эти идеи не имеют ничего общего с державинским мировосприятием. Односторонней является и мысль, что «в стихотворениях [в оде „Бог“ и в „Разговоре с небожителем“. — А.Р.] обоих поэтов слышится смирение перед промыслом Божьим, перед Жизнью и Смертью, которые по сути едины: есть начало, и должен быть конец пути. Не к чему терзаться и скорбеть над тем, что следует непременно, и надо благодарить Бога, что жизнь нам дана» (Там же. С. 222). Эта интерпретация не учитывает ни сомнений в благости Творца, ни богоборческих мотивов, присутствующих у Бродского, но совершенно невозможных у Державина — автора оды «Бог». «Бог» Державина — гимн Создателю, «Разговор с небожителем» — «прение» с Ним, оставляющим без ответа слова героя.
Интересно наблюдение Дж Нокс о том, что мотив жизни как дара восходит в стихотворении Бродского «1 января 1963 года» к державинскому стихотворению «На смерть князя Мещерского»; у Державина жизнь — «мгновенный дар», у Бродского это «Я», человек (Там же. С. 222). Но исследовательница не учитывает контекст стихотворения Бродского, другие случаи употребления слова «дар». В «Разговоре с небожителем» душа лирического героя именуется «слепком с горестного дара» (II; 209). Дар жизни и дар поэзии таким образом в поэзии Бродского не являются абсолютным благом — в отличие от дара жизни для автора стихотворения «На смерть князя Мещерского».
