с Яном защитил. Предумышленное убийство – а именно так это выглядит – гораздо легче доказать, чем все остальное. И теперь Дервиент сядет гарантированно, а учитывая захват заложников и снятые на видео сексуальные злоупотребления в адрес несовершеннолетнего, – Митя рисует в воздухе кавычки, – скорее всего, навсегда. А чего ты удивилась-то? Я уничтожил Данины документы. А видео – тот фрагмент, где Дервиент нас на чистую воду выводит, а Даня падает на скальпель, – подрезал. Теперь у нас на руках тело неопознанного двенадцатилетнего подростка, зверски изнасилованного и умышленно убитого Дервиентом. Естественно, Дервиент всем будет объяснять, что это не подросток, а взрослый мужчина в теле ребенка, и что он его не насиловал, а оно так и до него было, но, естественно, это будет выглядеть как бред, и максимум, чего он добьется, это психиатрической экспертизы, которая, кстати, покажет, что он абсолютно вменяем и полностью отвечает за свои действия.
Я вдруг ощущаю, как заледенели и онемели мои колени, как покалывает лицо. Очень хочется противопоставить морозу шерсть, но Митя мягко отводит мою руку от лица, снимает свою перчатку и прикладывает тыльную сторону ладони к моей щеке:
– Ну ничего себе ты ледышка! Пойдем-ка! Кстати, есть еще и получше новость: мне только что звонили из больницы. Стас в сознании, состояние перестало быть критическим. Жить будет, а значит, за все ответит.
– А что теперь с Элей? – спрашиваю я его чуть погодя, приноровившись к его быстрому шагу.
– Большой вопрос, – говорит Митя, вздыхая. – Ей восемнадцать через неделю. Ее в любом случае привлекут, несмотря на показания Стаса. Пистолет украла, значит, имела умысел. Выстрелила в отца при свидетелях. Никакой самообороны при этом ей не требовалось. Я так боялся, что он копыта отбросит. Тогда ее за умышленное убийство бы привлекли, вкатили бы сразу лет десять, а то и пятнашку. В общем, надо теперь думать, что вообще можно сделать.
– Отмажешь ее?
– Ты же знаешь, мои возможности ограничены, – говорит он – и вдруг оборачивается через плечо и подмигивает.
Как у него это получается – мигать только одним глазом?
– Не против еще чуточку прогуляться? – вдруг спрашивает он. – Тут и мои где-то лежат. Мама с папой – и Юлька. Давно не был, скотина. – Он пинает комок снега, и тот разлетается эффектным сверкающим веером. Как в кино. – Все придумываю себе, что очень занят. Мне тоже кажется, что я в ее смерти виноват. Все говорили, что она не от мира сего, а я все время думаю: что если бы я за ней повнимательнее приглядывал? Но куда там. Очень занят был. Преимущественно собой…
Мы бродим долго. Я успеваю согреться. Уже начинает темнеть, когда мы находим оградку с двумя памятниками. На одном – фото и имена Митиных родителей, на другом – Юлька.
– Ну, привет семье, – говорит им Митя.
Он стряхивает с оградки слоеное тесто мокрого снега, протаптывает к памятникам дорожку, перчаткой протирает эмалевые лица. Смерть поднимает людей до уровня вещей, а могилы помогают людям стать столь же славными и безопасными. Одинаково одинокими. Я не отрываясь гляжу на даты и фамилии. Никакая она ему не жена, никакая даже не девушка. Она его сестра.
– Ладно, ты был занят собой, – вдруг говорю я ему. – А мама с папой ваши чем были заняты?
Он вздыхает, пожимает плечами.
Я вдруг чувствую большое облегчение – и тут же спотыкаюсь об него. С чего вообще меня так мучила вся эта история с фотографией и Юлькой?
Когда мы приезжаем на поминки, почти все уже разошлись. В углу сидит отец Тима, напротив него Ян. Оба они пьяны, лица залиты слезами. Мы все пропустили, слава богу.
Ян вдруг просит мой телефон, зачем-то уходит с ним в туалет. Я терпеливо жду. Я отдам ему, что попросит. Пусть хоть утопит его там. Но через несколько минут Ян возвращается, отдает мне телефон и снова разливает по двум стаканам коньяк.
Делать тут больше нечего, и мы тихонечко уходим. С поминок Митя везет меня к Косте. Я знаю, что должна сообщить ему про Даню сама. Не знаю только, могу ли я просить его, чтобы он меня простил.
Костя на удивление спокоен. Когда я заканчиваю рассказывать, он молчит ровно семьдесят три секунды – все это время я бегаю внутри себя по стенкам, – а потом говорит:
– Мы знали, что такое может случиться, и никого не виним. Его гибель была вопросом времени. Кого-то мы можем защитить. Кого-то нет.
Да не может этого быть! Не могу поверить!
– “Мы”, “защитить”… Как же я раньше не догадалась. Агентство – это ты!
Костя молчит еще секунд пятнадцать, потом тяжело, с нажимом отвечает.
– Нет, Лиза, нет. Агентство – это мы. Все мы.
Ничего не понимаю. Молчу. Тяжело вместить в себя столько правды, особенно если она льется на тебя со всех сторон.
– Когда ты решила уйти из универа и зарабатывать уборкой, это нас встревожило. Когда ты влипла, тебя избили и ты попала в ментовку, Саша сказала, что надо тебя как-то защитить. Она придумала агентство. Потом мы написали программу, Илья заплатил юристу, Саша разработала рекламу и фасад, Макс подыскал первых клиентов – помнишь Трубачевых? Мы хотели, чтобы ты была в безопасности, потому что знаем, насколько ты ценна.
Все это время агентством был Костя. Я должна была догадаться – хотя бы по этому его “мы”. Я начинаю вспоминать, сколько знакомого было в любой реплике. Но я даже внимания не обращала. Тоже мне Шерлок Холмс.
– Кому может быть ценна уборщица?
– Кому может быть ценен друг?
– Ты обо мне?
– О ком еще?
– Тогда не друг. Подруга. Я женщина, поэтому надо говорить “подруга”.
– Да как скажешь. Ты одно пойми, Лиза. Для таких, как мы…
Удержаться сложно:
– “Мы” – это ты и ты?
– “Мы” – это все мы, – терпеливо поправляет Костя. – Для таких людей, как мы, очень важно держаться вместе. Объединяться. Мы вообще-то слабаки все, давай признаем это. Но многое можем вместе, понимаешь? Мы способны скомпенсировать слабости друг друга. И делаем это гораздо более эффективно, зная, что и нашу спину кто-то прикроет.
– Но почему было сразу не сказать мне?
– Мы как-то привыкли никому ничего не рассказывать.
– “Мы” – это все вы?
– Нет, “мы” – это мы и…
– Я поняла.
– И к тому же мы думали, ты догадаешься. Ты же умная.
– Ага. Умная. Обвели меня вокруг пальца. Каждый шаг контролировали.
– Мы не вмешивались в твою работу, – качает головой Костя. – Только извращенцев старались отсеивать. Как обычное нормальное агентство. В рамках договора. Ты же подписала договор, помнишь?
– Помню. В общем, я считаю…
– Что нужно это прекращать?
– Нет. Я считаю, нам надо расширяться.
– Нам?
– Нам.
– Приятно слышать. Но мы не можем с тобой согласиться. Мы решили иначе. Мы закрываем агентство. Хорошо бы теперь подумать о чем-то посерьезнее уборки.
Что
