Самые же информированные категорически заявляли, что прямо после закрытия фестиваля Макара Электросилыча увезут на Лубянку, поскольку он подозревается в продаже одной недружественной азиатской державе по бросовой цене 136 тонн отменного риса из стратегических запасов 1913 года.
Поэтому многие и поглядывали в ложу, где восседал Электросилыч, с откровенной брезгливостью. И вопрошали соседей по партеру, а не скомпрометировало ли себя актерское братство, пригласив этого козла на фестиваль. Кто он такой? Что понимает в искусстве? Его давно пора…
Н-да, с какой любовью у нас умеют быстро хоронить того, кому еще вчера так сладострастно улыбались и спины гнули перед кем!
От этих слухов и предположений Заваркин словно занемог. Он чувствовал себя тонущим. И волновался больше остальных. Но не судьбой Электросилыча он был, конечно, озабочен. Еще чего? Надо же такое придумать! Председатель братства, как в лихорадке, думал о другом.
Он голову ломал над тем, что если преемник Электросилыча симпатизирует не тем актерам, кого на фестивале признали лучшими за прошлый год, то как же он, Заваркин, сможет оправдаться? Ведь избирали лучшими-то, исходя из симпатий Электросилыча и кое-кого еще… Но как узнать пристрастия преемника, когда и сам он неизвестен? Да и вообще, смещают ли Электросилыча? Смещают! Слухов без смещений не бывает. Короче говоря, мозги Заваркина с перепугу так раскорячило, что на вопросы он то и дело отвечал невпопад, а временами впадал в состояние предобморочное. Плохому у нас верят охотнее, поскольку в хорошее верить глупо…
Но несмотря ни на что, голос Заваркина прозвучал уверенно и не дрогнул, когда он, объявив фестиваль закрытым, обратился к Электросилычу с вопросом:
— Вы не будете так любезны открыть наш бал? Глава правительства согласился с готовностью:
— Разумеется! С удовольствием!
И поднявшись, оглядев из ложи расфранченную публику, Макар Электросилыч скомандовал без лишних слов:
— Танцуют все!
Никого из собравшихся не удивило, что кресла под ними немедленно лопнули, что стало вокруг светлее, просторнее и прохладнее, а музыка полилась вроде как не из оркестровой ямы, а будто бы отовсюду сразу.
— Танцуют все! Все! Все! — подхватили глашатаи звонко.
И все закружились, и все полетели в вальсе. В легкомысленнейшем из вальсов. Но что самое любопытное — каждому была пара. Каждому.
Пары не было только Электросилычу. Так ему во всяком случае казалось. Он стоял в своей ложе почетных гостей, задумчиво улыбался проносившимся мимо танцорам и чуть морщил широкий лоб. Должно быть, о государственных проблемах тревожится, — думали те, кто успевал подумать о чем-либо в этом ураганном танце. И все, как ни странно, как-то забыли о гаденьком шепотке и о слухах, о предположениях.
Забыли-то они правильно, а вот думали совершенно неверно. Да и к чему было думать вообще? Во время танца это — дело последнее. Как разгадывать кроссворды в новобрачную ночь…
Между тем глава правительства морщил лоб совсем не над государственными проблемами. Нет и тысячу раз еще нет!
Электросилычу представлялось, что стоит он отнюдь не в ложе почетных гостей, а на берегу разыгравшегося моря, и у ног его озорует прибой. Как расшалившийся мальчуган без присмотра. Ветер выдергивает из чаек крики как перья. И крики эти похожи… Похожи на имя!
Что за имя?
Имя той самой девушки. Из рыбацкого шалаша. Имя, звучащее совсем не как Эльза. Электросилыч смотрел на танцующих, видел море, прибой и ждал, когда ветер ему принесет вместе с криками чаек— имя.
Он сделал для этого, кажется, все.
…Направившись в пристройку, где прятались Маргарита Николавна и Анна, Афраний не стал оглядываться. С чего бы это? А потому и не заметил взгляда, которым его словно пытался заарканить Толмай. И не увидел, что помощник двинулся следом за ним.
Впрочем, если бы даже он и оглянулся, и увидел тот взгляд, то все равно не заподозрил бы хоть что-то опасное. Ведь это всего лишь Толмай, испытанный, верный помощник. Его, как считали все остальные, правая рука.
И зря не заподозрил бы. Ибо руки… Они, случается, живут и отдельной, самостоятельной жизнью.
Но ничего не заподозрил тогда Афраний. А потому и лежал теперь совершенно нагим, стонал, обливаясь потом, Слюняев на жесткой койке во владениях у Бакинского.
От мгновенной смерти Афрания спасло только то, что Толмай ударил его мечом с такою силой, что Афрания выбросило из пыльного Гумира в не менее пыльную Тверь. И точно в палату центра реанимации. Куда Бакинский, услышав об этом, сразу и прибежал. А за ним и Дикообразцев.
— Рана, конечно, страшная. Можно сказать, безнадежная, — сообщил Бакинский, закончив осмотр невесть откуда взявшегося пациента. — Но думаю, мы спасем его. Бывало, и не таких спасали… Помню, как-то к нам привезли одного журналиста без пульса практически и без давления. У него были сразу и двусторонний отек легких, и токсическая почка, и миокардит. Короче, парень был уже там… Три недели мы за него воевали. И пожалуйста, жив до сих пор! Про коллапс, который случился с ним, не вспоминает.
Безусловно, это был весьма интересный рассказ. И в другое время, при других обстоятельствах Дикообразцев расспросил бы Бакинского поподробнее о случившемся с журналистом. И доктор охотно б ему все поведал.
Но сейчас Александр Александрович реаниматора почти что не слышал. Он смотрел заколдованно на правую руку Слюняева, указательный палец которой был объят перстнем, неотпускавшим взгляд Дикообразцева.
Память о странных, страшных событиях пробудилась в нем и открылась, как река после внезапного ледохода. И понял, понял Дикообразцев, что видел этот проклятый перстень раньше. Когда-то. И в том невероятном когда-то перстень значил только одно. Мог принадлежать лишь одному человеку. Всегда и только ему — Афранию, начальнику тайной стражи при Понтии Пилате, пятом прокураторе Иудеи.
И если здесь появился перстень, то появился он только на руке Аф…
— А вам известно, что произошло со Слюняевым? — настороженно спросил Дикообразцев.
— Нет, — Бакинский не скрывал раздражения. — Обстоятельства случившегося мне неизвестны. Вот придут товарищи из компетентных органов, вы у них и спрашивайте. А мне, если уж говорить по-совести, так и вовсе без разницы, что и как с ним произошло. Мне все равно, кого к нам привозят и откуда. Какое имеет значение, при каких обстоятельствах один схлопотал перелом челюсти, другой — пулю в предплечье, а третий выпил стаканчик «Фанты», допустим, с мышьяком. Нам-то что? Мы обязаны помогать всем, не разбираясь, кто прав, кто виноват.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
