— Держись, Вар-Равван! В тебе так много солнца, что ты остыть не можешь! К тому же ты еще так много деревень не обошел. И не сказал так много из того, что ты сказать обязан. Вар-Равван, возвращайся!
— Пульс появился…
— Давление выравнивается…
— Он дышит сам!
Бакинский выпрямился и пожал плечами. Мол, по-другому быть и не могло. Когда же состоянье Дикообразцева не вызывало больше опасений, его перевезли в нормальную палату и ширмой отгородили от остальных больных. Здесь же, на стуле у открытого окна, расположился и Бакинский, выкуривая сигарету за сигаретой. Задумавшись о чем-то далеком, он заметил, что Дикообразцев пришел в себя лишь после того, как тот почти беззвучно попросил:
— Воды… пожалуйста…
Оторвавшись от стакана, сделав два жадных, захлебывающихся глотка, Дикообразцев посмотрел на доктора серьезным взглядом.
Бакинский решился на вопрос:
— Ну… что? Успешно?
В ответ Дикообразцев чуть приподнял кисть правой руки. Указательный палец ее венчало кольцо.
— Оно? — как не поверил Бакинский.
— Оно.
Бакинский негромко рассмеялся. А после сказал:
— Вот видите! Я знал, свое всегда можно вернуть!
Смех доктора негромким был в палате, а в небе над Тверью он отозвался раскатами разрывов фейерверка. Звезды взлетали в небо под крики восторженных людей, там лопались, и рассыпались над городом огни всех самых праздничных цветов. Затем скользили вниз, надеясь коснуться Волги. Но не долетали. Набережные у горсада и на противоположном берегу залиты были густыми толпами зевак, которым, конечно, не хватило мест в театре на закрытии фестиваля, а уж тем более за столами его банкетов.
Но люди об этом и не думали. Для них был праздник здесь.
Смеялись дети, вскрикивали дамы, изображая испуг при взрывах, стреляло шампанское, слетали пробки обезглавленных пивных бутылок, все говорили, говорили без умолку. Толкали друг друга и давились.
Но фейервек достоин был того!
…У сводчатого окна, отдернув шторы, на отблески фейерверка любовался Мастер.
За ним густела полумраком зала, где у чуть тлеющего камина, в аквариуме, сонно водили плавниками рыбки. Им было не до фейерверка. Для них мир праздника не существовал. Когда ж часы пробили грустно полночь и над горса-дом расцвел огромный шар из голубых, зеленых и золотых огней, у колонны в центре залы вспыхнуло свеченье белое, из которого на дивный ковер персидский ступила Маргарита Николавна.
— Я здесь, любимый! — сказала. — Я вернулась!
Мастер в два шага оказался подле нее и опустился на колено.
— Я знал, я знал, я верил! — он целовал ей руки. — Я сделал все возможное, чтоб ты вернулась. Хотя по логике такое невозможно.
Она его заставила подняться и обняла. И все слова забылись. Остались только губы. Губы и глаза! А руки? Господи! Как пальцы, простые пальцы могут быть нежны!.. Чуть успокоившись и отстранившись от возлюбленного, Маргарита Николавна сказала:
— Ты знаешь, а я ведь даже свыклась с мыслью, что мы расстались навсегда…
— И была готова надеть кольцо?
— Конечно! Другого ничего не оставалось. Кто знал, что этот Охламович окажется таким… ну, в общем, Охламовичем!
В камине затрещало, и пламя языкасто занялось. Само собой. Мастер и Маргарита Николавна переглянулись, обнялись и подошли к камину. В их движеньях была заметна настороженность. Встав перед огнем, почувствовав его задорный жар, они надолго замолчали.
— Зато теперь мы вместе навсегда, — сказала наконец с улыбкой Маргарита Николавна.
И ее улыбка была тяжелой.
— За это время, здесь, я слово «навсегда» возненавидел! — признался Мастер. — Оно — как самый страшный приговор. Что может быть ужасней, чем нечто «навсегда»?! Я, например, закончил эту драму навсегда. Хотя сейчас хотел бы многое в ее сюжете исправить. Но… жизнь исправленьям не поддается. И я могу теперь лишь новую жизнь сочинить. А эта?.. О Боги, кто бы знал, как больно!
— А мне так кажется, — сказала Маргарита Николавна, — что большего обмана, чем в слове «навсегда», не может быть ни в чем…
Кто знает, к чему привел бы этот разговор, когда бы от колонны не отделился Соринос в широкополой шляпе, завернутой как бы «восьмеркой».
Он кашлянул предусмотрительно и начал:
— Прошу прощенья, милостивые сударыня и сударь, что мне приходится прервать ваш разговор, но я послан к вам с приглашеньем полюбоваться огнями праздника. Мессир вас ждет на крыше. Вы будете настолько любезны, чтобы последовать за мной?
Маргарита Николавна сильней к себе прижала руку Мастера:
— Мы с удовольствием последуем за вами.
— Тогда идемте, — и Соринос шагнул в колонну. Спустя мгновенье и Мастер с Маргаритой Николавной исчезли в ней, чтоб оказаться на крыше башни, посреди которой бил из бассейна шальной фонтан, а по краям застыли в карауле старинные статуи, все больше женщин идеальной красоты. И бесновалась скрипка в руках высокого, сутулого маэстро, который, играя, прогуливался чуть в отдаленье.
При появлении гостей мессир поднялся из тяжелого, так трон напоминающего кресла, со спинки которого в ночь хлопал глазами филин.
— Я вас приветствую и бесконечно рад видеть! — мессир припал губами к протянутой руке Маргариты Николавны.
Рука слегка дрожала.
— Вы, королева, озябли? — пристально взглянул мессир на Маргариту Николавну, не выпуская руки.
— Слегка, — ответила она, поежившись.
— Подайте вина! — повысил голос мессир.
И Соринос приблизился к ним с подносом, на котором стояли бокалы, наполненные красным.
— Прошу! — мессир взял первым бокал. — Сей напиток согреет не только тело, но и душу. И непременно рассеет вашу грусть от непослушных мыслей. Ничто так душу не тяготит, как мысли…
Бездомный ветер осенней ночи унес его слова.
Над миром теплились наивно звезды. Большая Медведица стояла на дыбах, и у нее под левым боком то и дело распускались сияющие лепестки фейерверка.
По примеру мессира Мастер и Маргарита Николавна выпили вино. И словно их жар объял. Былая непонятная досада в нем вмиг сгорела.
— Ну как, теперь вы можете сказать, понравился ли вам наш праздник? Довольны ль вы тем, как провели здесь время? А может быть, о чем-то жалеете? — прищу рился мессир.
Первой отозвалась Маргарита Николавна:
— Да праздник удался! Но я с самого начала не сомне валась, что он получится великолепным. Как все, за что беретесь вы, мессир. И я… мы вас благодарим за это!
Мессир повел рукой. Он словно бы отказывался от комплиментов и благодарность отвергал.
— Ах, королева! Вашими устами да всех униженных бы защищать! — воскликнул он и поглядел на Масте ра. — А вы что скажете, мой досточтимый мэтр?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
