— Я настаиваю на том, чтобы Питер тоже посмотрел мою мастерскую, — заявила Энн-Олимпия тоном, не допускающим возражений. — Он достаточно ясно дал понять, что не придет в мой дом просто по-дружески. Что ж, неволить я его не буду! Но поскольку речь идет о деле, то, как бы он меня ни ненавидел, пусть пересилит себя и придет.
Ее язвительные слова были переданы Питеру, правда, в гораздо более мягкой форме. Впрочем, в этом не было особой необходимости, Питер и сам хотел зайти. Он специально назначил время, когда Джонатан должен был быть дома, но тот как назло куда-то запропастился, и Питер с Энн-Олимпией остались вдвоем. Она торжествовала, заполучив Питера к себе в мастерскую. Для нее это и впрямь была победа в этой тихой войне, вспыхнувшей между ними с тех самых пор, как она впервые появилась в Банхилл Роу. Словно волшебный мотылек кружила Энн-Олимпия по мастерской, ее милый профиль, когда она поворачивала голову, показывая ему то, что хотела показать, мелькал то слева, то справа, и прелестная, черная как смоль, завитушка кружила в сладком вальсе вокруг своей оси. Энн-Олимпия с гордостью водила его по своим новым владениям, и ей было невдомек, что для Питера в эту минуту не существует ничего на свете, кроме нее, любимой и желанной. Забыв обо всем, он не сводил с нее глаз. Она почти застала его врасплох, когда вдруг остановилась посреди мастерской как вкопанная и тут же резко, так, что подлетел подол ее полосатой шелковой юбки, обернулась к Питеру. Он мгновенно сник и насупился, сразу исчез блеск в глазах.
— Я забыла показать тебе чеканочный молоток. Он висит там, возле двери. Папа говорит, что это молоток двенадцатого века. Он мне его подарил.
— Прекрасный подарок. Интересно взглянуть.
Она стремглав бросилась через всю мастерскую, сняла со стены молоток и принесла его Питеру.
— Потрогай. Он такой удобный, приятно работать.
Питер кивнул, прикидывая на глаз, не тяжел ли.
— Да, много мастеров повидал он на своем веку. Ты позволишь мне как-нибудь с ним поработать?
— Да, конечно, бери, когда захочешь. Хоть сейчас.
Он отрицательно покачал головой и протянул ей молоток.
— Не раньше, чем ты его испытаешь.
— Значит, ты дашь мне работу? Джонатан уговорил тебя?
— Меня не нужно ни в чем уговаривать. У меня своя голова на плечах. Когда доходит до дела, то я сам решаю, что нужно, а что нет, — Питер обвел взглядом мастерскую. — Ты тут неплохо устроилась, и инструмент есть. Основная загвоздка ведь была в том, что в главной мастерской нет места. А так, я не против, работай. Завтра утром Линни принесет тебе материал и все, что нужно. Будешь делать письменный прибор.
— Спасибо, Питер.
На какую-то долю секунды у него возникло непреодолимое желание снова посмотреть на нее. Хоть украдкой заглянуть в эти милые глаза, напоследок еще раз полюбоваться тем воздушным черным как смоль завитком выбившейся на лоб пряди. Попав однажды во власть ее колдовских чар, Питер уже не мог вырваться. Каждый новый день не только не приносил избавления, а наоборот, усиливал ее власть над ним. Предательский блеск в глазах уже чуть не выдал Питера, и рисковать второй за сегодня раз у него уже не хватило духу. Поэтому, бросив через плечо «спокойной ночи», Питер, не оглядываясь, побрел домой. Это задело Энн-Олимпию. Ведь все шло так хорошо. И вот опять этот холодный оскорбительный тон. Она вздохнула в сердцах и пошла к себе.
На следующее утро, едва Энн-Олимпия взглянула на сделанный Эстер эскиз, она сразу поняла, что этот заказ ей дали неспроста. Работа требовала высокого мастерства. Это был массивный серебряный письменный прибор с тремя изящными чернильницами, на каждой по резной крышечке, поднос для гусиных перьев, подсвечник и щипчики для снятия нагара. Энн-Олимпия, не мешкая, приступила к работе. Несмотря на грубость и неприветливость Питера, она чувствовала, что делает работу именно для него. Вскоре Энн-Олимпия так увлеклась, что позабыла обо всех своих неурядицах. Что-то напевая себе под нос, она с головой окунулась в таинство созидания.
Письменный прибор вышел на славу. Даже Эстер похвалила, а уж как Джонатан расхваливал, только один Питер едва кивнул. И тут галльский темперамент Энн-Олимпии дал о себе знать. Она так возмутилась, что едва не запустила в Питера тяжелым письменным прибором. Когда страсти чуть поутихли, она подошла к Питеру и хмуро спросила:
— Что мне теперь делать?
— А что бы ты хотела?
— Подносы.
Энн-Олимпия прекрасно понимала, что отнимает его хлеб, но все же сделала это ему в отместку.
— Хорошо. Эскизы вон на той полке.
Энн-Олимпия выбрала самый замысловатый рисунок.
Питер открыл сундук, где хранились заготовки, и выдал ей все, что нужно, после чего Энн-Олимпия гордо удалилась.
Джонатан, как ни тянуло его к роскошной жизни, был все же слеплен из того же теста, что и все Бэйтмены. Была в нем та же тяга, та же, быть может, преданность своему делу, трудовая жилка. Так же, как и его братья, Джонатан гордился своими работами. Все это, конечно, делало ему честь. Однако Эстер подметила, что с тех пор, как начала работать Энн-Олимпия, и их семья, естественно, стала получать большую долю из общей прибыли, Джонатан не упускал случая подтрунить над братьями по этому поводу. Однако сам по себе он парень неплохой, вот только, к глубочайшему, наверное, сожалению жены, в постели не так внимателен и точен, как за рабочим столом, и в результате Энн-Олимпия каждый год ходит беременная. Эстер все больше и больше уважала свою невестку. Энн-Олимпия никогда не жаловалась, как бы плохо себя ни чувствовала, никогда не увиливала от тех заказов, которые брала, как бы тяжела ни была работа. Один раз она даже сознание потеряла, так и рухнула, как подкошенная, прямо у стола. Складывалось такое впечатление, будто Энн-Олимпия вечно куда-то торопится. Нет, нет, конечно же, она ни с кем не соревновалась, просто в ней постоянно жила потребность доказать Питеру, что она достойна любого из Бэйтменов, и в первую очередь самого Питера.
С такими прекрасными работниками Эстер уже не беспокоилась за качество изделий, и поэтому сама занималась в основном подготовкой эскизов, хотя свой верстак никому не отдавала и частенько точила изящные безделушки.
Буквально в течение нескольких лет после выставки мастерская прочно стала на ноги. Дела шли с каждым годом все лучше и лучше. В семье рос достаток. Линни тоже стал получать не меньше, чем братья. Энн-Олимпия зарабатывала наравне с Джонатаном. Эстер вообще не понимала, почему женщина должна получать меньше мужчины, если они одинаково работают.
Эстер не стремилась разбогатеть. Конечно, совсем неплохо, когда дом — полная чаша. Она находила это приятным, но и только. В ее жизни не было ничего важнее дела. Уж кто-то, а Эстер могла отличить истинные ценности жизни от блестящей мишуры, чем, по ее мнению, и было богатство. Однако положение обязывало, и у Эстер, как и у ее сыновей, появился свой экипаж. Она завела чистокровных лошадей. В доме тоже многое изменилось. Во-первых, появилась новая мебель из престижного тогда магазина господина Чиппендейла, на окнах теперь висели шелковые занавески, и вообще во всем доме чувствовалась добротность и достаток. По совету Ричарда, который разбирался в драгоценных камнях как никто другой, Эстер купила себе кое-какие ювелирные украшения, неброские, но изумительно красивые, и надевала их в особо торжественных случаях.
