– это их собственные тайные еврейские письмена, и мальчик, который тайком от бабушки читает «Пионерскую правду», читает ее своим особым потайным способом, сперва каждую вторую букву, потом каждую третью. Единственная точка контакта между криптоевреями и «простыми советскими людьми», среди которых они живут, – это их общая мессианская идеология. Коммунистический рай, о котором мальчик узнаёт в школе, ему кажется той же догмой, которую он тайно учит со слов бабушки.
В зеркальном нарративе другой тринадцатилетний мальчик, по фамилии Язычник, тоже лежит в постели – у него тонзиллит. Нарратив состоит из его навеянных лихорадкой свободных ассоциаций, толчком для которых служит окружающая реальность: долетающие до него обрывки тревожных разговоров по поводу текущих политических событий, главное из которых – смерть Черненко. Дядя мальчика, например, переживает по поводу того, что называет «междуцарствием», и бормочет: «устроят еще нам, не дай Бог, какое-нибудь тут дело Бейлиса-Шмейлиса, а заодно, может, еще и Дрейфуса-Шмейфуса». В нарративе «нормальной» советской семьи русско-еврейская и советско-еврейская история принимает странную форму: предок мальчика Нафтали-Бер бен Иаков был известен как молчаливый «языческий цадик» (святой); дедушка мальчика по отцовской линии был председателем Комитета еврейской бедноты, «при культе личности незаконно репрессированный» дальним родственником, про которого бабушка мальчика говорит: «Аз ох’н вэй родственник!» (имеется в виду, что от такого родственника только и остается произносить: «горе мне!»). Отец мальчика развелся с матерью, женился на нееврейке и эмигрировал в Израиль, где жена-нееврейка стала диктором православной радиопрограммы. В нарративе то и дело всплывают отсылки к реалиям советской эпохи: среди них – названия магазинов («Культтовары. Продукты. Керосин»), тексты (авианосец назван «Повесть о настоящем человеке» – отсылка к роману Полевого о летчике Второй мировой войны, продолжившем летать после ампутации ног), песни и певцы («Миллион алых роз» и Пугачева), а также популярный фильм, завезенный с Запада («В джазе только девушки» 1959 года с Мэрилин Монро).
Двойные комментарии, образующие физическую, графическую границу между двумя нарративами, написаны вымышленным профессором-славистом Яковом Гольдштейном. В комментариях приведены полезные даты, определения, идентификации, перевод выражений на идише, финском и татарском, дополнительные тексты – например, текст песни «Миллион алых роз» и отсылки к вымышленным научным работам на соответствующие темы. В комментариях дается социологический портрет советских евреев, описана их миграция из черты оседлости в крупные города, последующий переход в ряды интеллигенции, активно участвовавшей в построении советской экономики, антиеврейская кампания конца 1940-х и ограничение доступа евреев к высшему образованию в 1960-е.
Усложненный язык автора усиливает замысловатую темпоральность книги: это промежуточное время, остров времени, свободный от движения к светлому будущему, но не имеющий стабильных опорных ориентиров. Вот отрывок о том, что чувствует мальчик, когда у него затекают руки и ноги:
…внутри ног и рук стало так легко, и так кисловато-безвкусно, и так еще немного щекотно, как будто меня с четырех концов налили минеральной водой «Полюстрово», чьи темно-зеленые, пыльные на пологих оплечьях бутылки (имя же им – легион) стоят в слегка заржавленных, плоских и мелкозубчатых касочках по всем нижним стеллажам ларька «Культтовары. Продукты. Керосин», и эта полуболотная вода во мне беззвучно и неощутимо лопается своими тесными пузырьками (перебегающими, прилегая, по изнанке кожи) [Юрьев 2000: 31].
Ракурс постоянно смещается, создаются все новые цепочки ассоциаций: цепочка начинается с физического ощущения, перепрыгивает ко вкусу минеральной воды, сдвигается к бутылкам, в которых ее продают, магазину, и вновь переходит внутрь тела. Метонимические цепочки не складываются в нечто большее, чем они есть, лопаются под собственным весом – как пузырьки в минеральной воде. Юрьев не перелагает настоящее в ретронарративы: он останавливает повествование, чтобы остановить время. Этот прием идет вразрез с установками традиционного реалистического нарратива: нет действующего лица и действия, скорее полная статика междуцарствия – промежуточного времени. В начале XXI века нам вновь показывают время промежутка, интервала – передислокацию темпоральности, которой авторы пользовались в 1920-е годы.
Юрьев вписывает особый способ ориентации в пространстве и времени – вымышленную религиозную догму своих не вполне еврейских криптоевреев – в научный исторический нарратив вымышленного профессора. Его криптоевреи совершают странные обряды – они ожидают своего Мессию, а современные ассимилированные советские евреи ждут, к чему приведет смерть Черненко, памятуя об истории своего народа в подобные переходные моменты. В «Полуострове Жидятине» создана альтернативная история настоящего, но хронотоп отсроченного воздаяния звучит в произведениях всех еврейских авторов XX столетия, особенно тех, которые жили в светлом будущем.
Даже те, кто, как Юрьев, утверждают, что революция и установление советской власти полностью уничтожили еврейскую культуру в России, сами в своем творчестве занимаются переосмыслением отношений с прошлым, открывая тем самым пути для нового искусства, литературы и науки в настоящем и будущем. В эпоху перестройки и гласности 1990-х и в последующее десятилетие было создано множество новых произведений еврейской культуры, новых театральных и музыкальных постановок, возникли новые институты, появились публикации, посвященные исследованию еврейской жизни и воплощению ее в самых разных формах[320]. Целый ряд русско-еврейских журналов, ставящих перед собой задачу обозревать вопросы религии, истории, политики и искусства, так или иначе в этом преуспели. Некоторые, например, «Параллели», которые начали издаваться в 2002 году, просуществовали недолго; другие, такие как «Лехаим» и киевский
«Егупец», продолжают процветать. «Лехаим», онлайн-журнал, выходящий с 1999 года, публикует религиозную литературу, литературную критику, обзоры книг, оригинальные прозаические и поэтические произведения. «Народ книги в мире книг» (выходит в Санкт-Петербурге) посвящен более академическим исследованиям, в нем также регулярно даются обзоры публикаций и материалов, связанных с евреями, как монографий, так и периодики.
Кафедры и институты иудаики появились в Петербурге, Москве, Киеве, Минске и Харькове. В Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ) с 1991 года существует программа по изучению восточноевропейской и российской иудаики. В 2009-м Еврейская теологическая семинария и РГГУ издали совместный двуязычный сборник (на идише и русском) статей о еврейской литературе и культуре в СССР[321]. Межфакультетский центр «Петербургская иудаика», возглавляемый В. А. Дымшицем, проводит этнографические исследования в бывшей черте оседлости; его публикации, выставки и сайт дают картину еврейской жизни как в СССР, так и в постсоветских государствах. В 2009 году существовали планы открытия музея русско-еврейской истории в московском Бахметьевском гараже (где уже экспонировалась «альтернативная история» Кабакова)[322]. Однако в конце первого десятилетия XXI века рост русского национализма, уменьшение финансирования и новые угрозы академической и личной свободе поставили будущее иудаики в России под вопрос.
В 1990-е годы случилась одна из самых массовых миграций из России в США, Германию и Израиль [Tolts 2007]. Однако в начале XXI века наблюдался совершенно новый феномен:
