Тут прибыл Чувашкин, Саша осмотрел привезенное мясо, и уже через час стряпня была в полном разгаре. Хозяйка Наталья готовила салат из соленых огурцов, капусты и картошки, а Саша и под его руководством Чувашкин и Андрей Труд споро делали пельмени. Мария тоже участвовала. Она раскатывала нарезанное маленькими кружочками тесто в крохотные тонкие блинчики, а Чувашкин с Трудом во второй или третий раз – для большей надежности – пропускали фарш через мясорубку, взятую в полковой столовой. Саша успевал приглядывать за помощниками, поправлять и подбадривать их, выполняя, как всегда, самые трудные и ответственные операции: кончиком финки проворно клал небольшие кусочки фарша на раскатанные блинчики, затем, подготовив таким образом несколько рядов, быстрыми движениями мгновенно защипывал края.
Всем друзьям было объявлено: в четырнадцать ноль-ноль свадебное мероприятие. Форма одежды – парадная.
В назначенное время в большой, сравнительно прохладной комнате за столом, по-праздничному уставленным едой и питьем, расселись: молодожены во главе стола, по обе стороны от них Пал Палыч Крюков и Сергей Лукьянов, оба со звездами героев на груди, потом друзья-летчики, все наглаженные, с орденами.
По инициативе хозяйки Натальи были приглашены еще трое – худой, с тонким орлиным носом и вислыми, как у запорожца, усами, старик Иван – родной брат хозяйки, и две женщины: седая, неулыбчивая соседка и Ганна, молодая, красивая женщина с сильным телом и высокой грудью.
Старика посадили подальше. Едва он сел за стол, как начал рассказывать Косте Сухову, как невесело и трудно им жилось при немцах. Хотя наведывались они в Черниговку не часто, но внезапно и довольно опустошительно: рыская по хатам и погребам, забирали вещи и продукты; год назад, неожиданно оцепив село, угнали всех мужчин от семнадцати до пятидесяти пяти лет, а отступая – увели лошадей.
Стол по военному времени получился обильный: тарелки с салатами и солеными огурцами; два блюда с розоватыми, веером разложенными ломтиками сала – начпрод дал; большущая, только что снятая с плиты сковорода тушеного картофеля; горки нарезанного армейского и местного хлеба, две тарелки мелко нарезанной колбасы из продпайка. И под занавес предстояли пельмени.
И питья тоже хватало: несколько бутылок водки, полученных у интендантов, в графинах – самогон и пенистая брага в высоких бутылках.
Первый тост за молодых поднял Пал Палыч – ветеран полка. Все выпили и дружно взялись за еду.
Слава Берзкин проголодался, но, чувствуя себя несколько стесненно в компании старших, ел медленно и осторожно, стараясь правильно держать вилку, от которой совсем отвык.
Подействовала ли на него выпитая водка или брага, стакан которой он выпил в два приема, но почувствовав себя уверенно, он стал украдкой поглядывать на Марию.
Для него все было пленительно в этой невысокой девушке: и прекрасное живое лицо, и статная женственная фигурка, и мелодичный звук голоса с легким украинским акцентом, и голубые сияющие глаза, светлые волосы, подвитые и аккуратно уложенные, наконец, то вопрошающее любопытство, с каким она смотрела на летчиков, появившихся в полку после Каспия.
Держалась она со всеми непринужденно и просто, как подобает женщине в ее положении. Иногда их взгляды на мгновение встречались, и с невольным трепетом он ловил в ее глазах поощряющую приветливость и ласковость, волнующие его. Ему казалось, что до этой минуты никто и никогда так не смотрел на него. Ему только так казалось, потому что подобным образом она смотрела на всех Сашиных друзей.
Андрей Труд, самый учтивый и предупредительный, успевал галантно ухаживать за женщинами: подкладывал им на тарелку закуску, предлагал хлеб и наливал брагу в стаканы. Понаблюдав, Слава решил последовать его примеру и, поддев большой ложкой горстку салата, хотел положить его на тарелку Ганне, но она поспешно и весело воскликнула: «Дякую! Нэ трэба!» – подтвердив свой отказ энергичным жестом; ребята с улыбкой посмотрели на Березкина и он, в смущении зацепив рукавом какую-то тарелку и едва не опрокинув ее, решил больше не высовываться.
Приятно опьянев и ободренный приветливостью Марии, Слава начал было поглядывать на нее чуть длительнее, как вдруг она мгновенно осадила его: посмотрела в упор строго и холодно, с оттенком горделивой надменности.
Ошеломленный, он представить себе не мог причины подобной перемены. «Неужели позволил себе лишнее?» – подумал он.
Хмель развязал всем языки и растопил первоначальную сдержанность. Тосты следовали один за другим, даже уже прокричали: «Горько!» – и жених с невестой поцеловались.
Меж тем пельмени, сваренные в крепком мясном бульоне, были разложены по тарелкам, и жених сам показал, как их надо есть. Пельмени, политые острым соусом, сделанным из уксуса и горчицы, имели необыкновенный успех, и не удивительно, что два больших блюда с ними были быстро опустошены.
Со Славой творилось что-то небывалое. Еще никогда в жизни он не испытывал такого волнения при виде молодой женщины, хотя влюблялся уже не раз, причем впервые, когда ему было пять или шесть лет. Последний предмет его сокровенных воздыханий, медсестра Настенька из госпиталя, где он недавно находился на излечении после столкновения с немецким самолетом, осталась в тыловом госпитале, ничуть не подозревая о его чувствах.
Он уже достаточно опьянел, но для храбрости решил выпить еще. Неожиданно для самого себя, он взял со стола графин, наполненный самогоном, и налил себе в стакан.
До этого дня ему никогда еще не приходилось выпивать столько водки, и добавлять к ней «первача» ему явно не следовало. Однако его подзадорило высказанное ранее Иваном замечание, что, дескать, немцы слабоваты против русских – пьют крохотными рюмочками, – а также повлияло присутствие Марии и стремление обрести наконец в компании смелость, чтобы, как Виктор Жердев, на которого чему-то про себя усмехаясь, довольно откровенно посматривала Ганна, тоже познакомиться с кем-нибудь из местных девчат. Недовольство, появившееся на лице Покрышкина, показалось ему явно несправедливым – да что, в самом деле, он хворый, что ли?
С небрежным видом – мол, подумаешь, эка невидаль! – он поднял стакан и выдохнув воздух, как учили его пить спирт на аэродроме авиамеханики, выпил его до дна. Последнее, что ему запомнилось, был задумчивый и грустный взгляд хозяйки Натальи.
Самогон продрал горло, потом он почувствал его отвратительный вкус. Ему сразу сделалось жарко и неприятно; он сидел стесненный, ощущая ядреный самогон не только в голове, но и во всем теле, ничего не видя и не замечая вокруг. Через несколько минут он понял, что совершил непоправимое – он пьянел стремительно и неотвратимо; все вокруг стало затягивать туманом – и стол, и лица друзей как бы размывались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
