Позади их сержант (2 раза) всех сачков подгоняет.
Вот курсанты идут, на плечах у них скатки,
За спиной автомат, бьют по ж…е лопатки.
Кто-то прет пулемет, на ходу спотыкаясь,
Еле ноги плетет (2 раза) диким матом ругаясь.
Вот курсанты идут, клубы пыли глотают.
Каждый раз отстают и обмотки мотают.
Рот от жажды раскрыв, о Днепре вспоминают,
Но команда «Бегом!» их мечты прерывает.
Вот курсанты бегут, жаркий день проклиная.
Бутсы ноги им жмут, пузыри натирая.
Но команда «Ложись!» к жизни их возвращает,
И, дыша тяжело, пот с лица вытирают.
Вот курсанты опять по дороге шагают.
Штурмовой полосой лейтенант их пугает.
Но угрозы слова уж на них не влияют.
И улыбка у них на лице возникает.
Вот курсанты идут, в лагерь шаг направляя,
Быстро шмотки кладут, кружки-ложки хватают.
А столовая вновь пресной кашей встречает,
Но с охотой они эту кашу глотают.
Вот курсанты уже на поверку шагают.
И знакомую речь старшина им толкает.
Вот, отбой возвестив, громко пушка стреляет.
Полчаса лишь спустя их Бойчук отпускает.
Вот курсанты сидят, в темноте раздеваясь.
По постелям ползут, в бок локтями толкаясь.
И друг друга они по привычке ругают.
Лишь часа через два лагерь весь засыпает.
Вот курсанты лежат, быстро ночь пролетает.
Вдруг команда «Подъем!!!» всех с постели срывает.
И, ужасно бранясь, все портянки мотают,
И по пальцам они до конца дни считают…
Этот фольклор, не страдающий пушкинской краткостью и выразительностью, чудом сохранившийся в моем архиве, с протокольной точностью описывает нашу военную жизнь. Впрочем, не все было так уныло. А песни были и другие, обычно – военные, строевые. Однажды вечером, предельно усталые, два взвода сварщиков брели под командой молодого, но уже достаточно тупого замполита. Хорошо отдохнувший во время наших боев, замполит вдруг гнусавым голосом завопил: «Запевай!!!». Чтобы заткнуть его бодрость, я затянул нечто, совершенно непотребное, рискуя нарваться на вывод из строя и длительные «разборы полетов».
Полночь, полночь вот уже пробила,
А Марьяна позабыла, что должен я придти…
Шагающий народ уловил ритм популярного фокстрота и замер, если это можно сказать о шагающей полусотне бойцов. Не разобравшись, что к чему, замполит неожиданно дал команду: «Подпевай!» Тогда полусотня глоток во всю мощь выдохнула слова, поставившие весь лагерь «на уши»: до сих пор никто таких слов не пел!
О, Марианна, сладко спишь ты, Марианна!
Мне жаль будить тебя, я стану ждать!
Шаг строя четко печатался под этот ритм, и могучий хор во всю глотку проорал припев два раза. Я затянул второй куплет, слова которого сейчас уже не помню, и хор дважды потряс припевом засыпающий лагерь.
Бодрый замполит, кажется, получил втык за нашу «строевую», но мы ее продолжали время от времени «озвучивать». Фирменной же песней сварщиков стала ария Певца за сценой из оперы Аренского «Рафаэль»(?). Я тогда собирал пластинки классической музыки, эта ария мне нравилась, и я, дурачась, иногда ее «вопил» в подходящей обстановке. Однажды меня поддержал Толя Венгрин, затем – Юра Высоцкий, который был певцом настоящего, институтского хора, работавшего на высоком уровне. Несколько человек «солистов» с чувством вытягивают необычные для строя слова и яркую мелодию:
Жизнь моя сердца восторг и мученье,
Льются томительно песни любви.
Страстью и негою взор ее блещет,
Блещут в нем звезды – звезды любви…
Хор (от души): А-а– ах, сла-а-достно мне!!
О, если б мог я волне беззаботной
Нежное слово безумно сказать.
Рад бы я чайкою быть быстролетной,
В бурю с волнами рыдать…
А-а– ах, сла-а-достно мне!!
Могучий хор на всю катушку так самозабвенно орет, как ему хорошо, что близкие и дальние слушатели начинают оглядываться в поисках небывалой сладости…
За неделю до конца лагерей жизнь двух взводов сварщиков в полутысячном отряде КПИ круто меняется. Наш лейтенант со своими сержантами уходит, его заменяет старший сержант Дегтярев и сержант Трусов. Эти ребята из войск, вскоре им предстоит «дембель», и они хотят спокойно провести последние деньки.
После обычного подъема, зарядки, завтрака мы обвешиваемся снаряжением, готовясь отрабатывать очередную тему «Взвод в наступательном бою». Расстояние до исходных позиций – уютной рощицы, – мы преодолеваем стремительным броском. В роще вместо боевой задачи, мы получаем команду «Ложись!». Место для начала наступления выбрано очень удачно: мягкая травка, тень от деревьев. Привычно залегаем лицом к противнику, готовим оружие и лопатки. Вторая команда: «Закуривай, трави анекдоты!» – вносит в наши ряды веселое оживление. Вооруженный взвод, нацеленный на атаку, немедленно превращается в пикник «на пленэре» участников районной самодеятельности. Анекдоты сыплются, как из рога изобилия, все круче по сюжетам и семантике. Всех затмевает Сева Троицкий: он читает в лицах басню Михалкова «Заяц во хмелю». Его Заяц и Лев настолько уморительны, что народ катается по траве и утирает слезы.
Незаметно подкрадывается время обеда. Отдохнувшие и свежие, мы бодро печатаем шаг на линейке лагеря, гремим строевой песней. Унылые механики и металлурги еле бредут, измочаленные атаками и окапыванием. Нас ставят в пример.
После обеда в той же роще мы мирно дремлем на травке, отцы-командиры – тоже. На следующий день все повторяется. Теперь Сева читает нам стихи: как пишут о любви поэт, шофер и поэт-футурист. К сожалению, я помню только фрагменты.
Поэт: ….пою, шучу, смеюсь, и все я для тебя. Мы все идем, и зелень полевая ромашкою нам будет радовать глаза. А в воздухе, как будто неживая, – повисла стрекоза…
Шофер: …Маруся, милая, родная, не знаю, как и говорить: любовь неслыханно шальная давно в душе моей кипит, кровь стала гуще вискозина, а мысли вязки, как тавот… любовных мыслей барботашь, кипит в ней словно радиатор, когда воротишься в гараж…
Поэт-футурист: Гадюка мировая, заводная! Девчоночка с присыпкой на большой! Я от муры душевной изнываю, я – влип, как сволочь, – телом и душой!..Девчоночка! Во всю мою любилку – люблю тебя, – от клифта до колес… Мы – топаем. Жарища – как в мартене, а на полях – шикарная буза. Туды ее, в крыло, и в хвост, и в зенки: над нами уж психует стрекоза!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
