гореть вечно. Это тебе не кувшин с неубывающим маслом, который пророк Илия даровал бедной вдове. Помните, ваш преподобный отец рассказывал нам эту историю? Не лучше ли нам продолжить путь, баас?
— Ты прав. А как быть с Кенекой? Видать, плохи его дела.
— О, баас, пойдет он с нами или нет, мне все равно. Я повешу корзину с лампой на спину, по примеру Белой Мыши, и двинусь первым, а вы следуйте за мной. Кенека же пусть отправляется обратно, когда ему вздумается, или останется здесь и покается в своих грехах.
Все это время Ханс говорил на голландском языке.
— Хотя нет, я передумал, — добавил готтентот, немного поразмыслив. — Пусть Кенека идет первым. Он такой тяжелый, еще, не дай бог, рухнет нам на голову. Уж лучше мы сами в случае чего упадем на него.
Озадаченный поведением Кенеки, я решил с ним поговорить, а Ханс тем временем возился с корзиной, поправляя лампу таким образом, чтобы та светила прямо на бывшего узника. Сейчас лицо спасенного от казни казалось совсем другим. Когда я расспрашивал его о штыре в камне, он выглядел ошеломленным и до крайности изможденным, теперь же явно ожил, и вид у него был одухотворенный, как у человека, погруженного в молитву. Большие круглые глаза устремились вверх, словно наблюдали видения, а губы шевелились, беззвучно произнося слова, и временами замирали, как будто выслушивая ответ.
— Да будет мне позволено осведомиться, чем это ты занят, друг Кенека? — изумленно уставившись на него, преувеличенно вежливо спросил я по-арабски.
Он вздрогнул, и на лицо его будто бы легла тень.
— Господин, я воздавал Небесам хвалу за свое спасение.
— Это ты поторопился, мы еще в опасности, — ответил я и добавил с горечью: — А ты поблагодарил своих богов за великий подвиг той, что сама не спаслась, самоотверженной женщины по имени Белая Мышь?
— Откуда ты знаешь, что она не спаслась?
— Ты сам говорил, что этой женщине суждено умереть, если она смертна, а в этом сомневаться не приходится.
— Да, говорил, но теперь я вспоминаю ее слова. Хотя, разумеется, за нее мог говорить дух.
— Послушай! — воскликнул я раздраженно. — Скажи честно, кем приходилась тебе Белая Мышь: женой или, может, дочерью?
— Ни той ни другой, господин, — ответил Кенека; при этом его била мелкая дрожь.
— Тогда немедленно объясни, кто она такая? Или что такое? Говори правду, а не то я прикончу тебя.
— Господин, она посланница с моей родной земли. Однажды Белая Мышь явилась ко мне и велела возвращаться обратно. Вот почему арабы так возненавидели меня: им казалось, что через нее я получаю свою волшебную силу и насылаю на них зло.
— А как все обстояло на самом деле?
— Баас, — перебил меня Ханс, — полно болтать, масло уже на исходе, а у меня только две свечи. Не так уж приятно будет остаться в этой норе впотьмах.
— Твоя правда, — кивнул я.
И предложил Кенеке идти первым: ведь он знал дорогу. Ханс следовал за ним, а я замыкал цепочку.
— Мои руки сильно затекли, господин, но идти я смогу, — объявил Кенека и двинулся вперед с поразительной резвостью.
Вмиг оказавшись у края шахты, он начал стремительно спускаться, быстро перебирая руками и, казалось, лишь изредка касаясь ногами углублений в стене. Мне недолго пришлось наблюдать за ним, ибо вскоре Кенека скрылся из виду, и лишь подергивания веревки говорили, что он здесь.
— А он не сорвется, баас? — с сомнением спросил Ханс. — Эта скотина весит немало.
— Помолчи, очень тебя прошу. Белая Мышь обещала, что мы выберемся отсюда целыми и невредимыми, а я все больше склонен ей верить. Так что начнем, благословясь.
Готтентот повиновался, а я последовал за ним.
Не стану описывать подробности этого ужасного спуска. Мы с Хансом достигли второй площадки и решили передохнуть. К несчастью, я опрометчиво посмотрел вниз и заметил вдалеке огонек лампы, которую мы оставили горящей на самом дне. Едва только я представил, что могу сорваться вниз, как голова моя моментально закружилась. Силы покинули меня, одна нога при этом соскочила с уступа, и я повис всей тяжестью тела на одних лишь руках. Я был уверен, что упаду, но тут заговорил мой внутренний голос: «Учти, если ты упадешь, то и Ханс тоже погибнет».
В голове сразу прояснилось, я овладел собой и, скользнув вниз по веревке, нащупал левой ногой другую нишу. Спуск оказался страшнее подъема, то ли из-за усталости, то ли, достигнув цели, я полностью сосредоточился на собственной безопасности, что и породило страхи. Кто знает, в чем была причина, но только мурашки по спине забегали гораздо сильнее, да и дурнота подступала к горлу значительно чаще, чем при подъеме.
Вскоре, благодарение Господу, это испытание осталось позади, и мы достигли покатой дороги или водостока, — в общем, что бы это там ни было, мы оказались под открытым небом. И при свете почти погасших светильников ринулись вниз, ноги как будто сами несли нас. Выбравшись из норы, мы попали в заросли кустов, закрывавшие вход в лаз.
Я присел, весь дрожа, как желе на тарелке, и обливаясь по́том. Снаружи немилосердно пекло. Ханс лучше моего переносил жару, но и ему было невмоготу. Он достал холодный чай, который мы припрятали вместе с остальными припасами и одеждой, и протянул мне. И представьте, в тот момент эта гадость показалась мне сладчайшим нектаром. Я вернул фляжку Хансу, хотя с удовольствием выпил бы все до дна.
Когда он сделал несколько глотков, я вспомнил про Кенеку, который тоже, должно быть, умирал от жажды, и остановил готтентота. Но
