теперь, будь добр, отправляйся на свой пост, постарайся стрелять метко и не тратить зря патроны.
Охотники вернулись после молитвы, и каждый занял свое место под прикрытием скал. Я встал посредине, Ханс и Кенека по обе стороны от меня, а Том и Джерри — совсем уж по краям. Так мы притаились и ожидали нападения, но ничего не происходило. Арабы сперва долго совещались, а потом наконец несколько раз выстрелили с расстояния в четыреста ярдов; но то ли пули не долетели до нас, то ли они промахнулись. Потом вдруг наши враги принялись перебегать через открытое пространство в высокую траву и терновник, что росли слева. Видимо, решились на обходной маневр.
Вооружившись очками, я узнал их высокого предводителя, злобного Гаику, выступавшего главным обвинителем, когда судили Кенеку. Того самого типа, который угрожал мне и к кому я питал глубокую неприязнь. Ханс тоже приметил его своим соколиным взором.
— Там этот пес Гаика.
— Подай скорострельную винтовку, — приказал я, отложив винчестер, и готтентот протянул мне ее заряженной.
— Никому не стрелять! — крикнул я и навел прицел на объект в пятистах ярдах от себя. Затем я поднялся, уперся левым локтем в камень и стал ждать подходящего момента.
Несколько минут спустя Гаика пересекал земляную насыпь, выделявшуюся на фоне неба. Для выстрела было далековато, но я доверял своей винтовке и решил рискнуть. Прицелившись, я подался немного вперед, чтобы хоть чуть-чуть сократить расстояние, глубоко вздохнул и нажал на курок. Отдачи почти не чувствовалось.
Грянул выстрел. Затаив дыхание, я ждал. В таких условиях даже самый лучший стрелок запросто мог промахнуться. Больше всего я боялся, что остальные воспримут мою неудачу как дурное предзнаменование. Однако я попал в цель, ибо в тот же миг Гаика упал, кубарем покатился по земле и остался лежать неподвижно.
— О! — разом выдохнули мои люди, глядя на меня с восхищением и гордостью.
Я тоже был доволен собственной меткостью, однако в глубине души сожалел, что мне пришлось выстрелить в человека. Да, он был неприятным типом и опаснейшим врагом. Однако, согласитесь, мало радости убивать людей, даже таких, как Гаика…
Мгновение все прочие арабы стояли и молча смотрели на своего поверженного предводителя. Затем они бросили его и побежали в высокую траву. Значит, он действительно был мертв. Я надеялся, что после гибели Гаики они в испуге попрячутся и передумают на нас нападать; ведь именно для этого я в него и стрелял. Однако расчеты мои не оправдались: немного погодя арабы открыли по нам огонь из камышовых зарослей, хоронясь тут и там, парами или поодиночке, за стволами деревьев и держась вместе. Мы не могли стрелять в ответ, так как не знали, куда целиться, и не хотели тратить пули впустую. А потому заняли выжидательную позицию.
Под защитой ограды мы находились в безопасности. Пули арабов расплющивались о камни, а бо́льшая их часть свистела у нас над головами, не причиняя никакого вреда. Однако эти звуки пугали наших носильщиков, особенно после того, как одного слегка ранило — то ли куском свинца, то ли осколком скалы. Несчастный громко причитал и плакал, никакие приказы и угрозы не помогли его утихомирить.
Наконец, после двух часов обстрела, наступило затишье. И тут вдруг все носильщики как по команде сорвались с места и бросились вниз по склону, словно бы стадо ополоумевших баранов. Они бежали к берегу пруда, а оттуда — на восток, в сторону поселения Кенеки, добрались до русла реки, которая во влажный сезон питает пруд, и растаяли вдали.
Мы запросто могли подстрелить некоторых из них, как очень хотелось рассерженному Хансу, однако я запретил ему это делать. Вдруг этим трусам, которых мы попытаемся остановить, придет в голову напасть на нас сзади, чтобы умилостивить арабов? Больше я о пропавших носильщиках не слышал и могу только гадать, что с ними сталось. Вряд ли они вернулись к побережью, безоружные и без припасов. Эти несчастные, должно быть, заблудились, умерли с голоду, угодили в лапы к диким зверям или, того хуже, попали в рабство.
Положение осложнилось еще больше. Нас осталось пятеро, не считая ослицы. (Это весьма разумное создание звали Донна. Продала мне ее женщина, наполовину португалка, имя я запамятовал, вместе с двумя другими животными, но те околели в дороге.) А вокруг нас были невидимые враги, около пятидесяти человек. Возможно, они ждали наступления ночи, чтобы подобраться к нам по склону и перерезать глотки. Что же делать?
Находчивый Ханс предложил сразу несколько путей к спасению. Например, поджечь тростник, в котором скрывались арабы. Увы, это оказалось совершенно невыполнимо, ведь для этого нам сначала пришлось бы пробраться туда и не попасть под пули; да вдобавок трава была еще зеленая и ветер дул в неподходящую сторону. Тогда готтентот посоветовал взять пример с носильщиков и удрать. Я сразу счел этот план глупым: ясно же, что нас быстро догонят и убьют. Даже побег под покровом ночи закончился бы плачевно, а кроме того, нам пришлось бы оставить все свои вещи и боеприпасы. Третью идею Ханс изложил на смеси голландского и английского, впрочем, она была совсем не нова, ибо состояла в том, чтобы откупиться от арабов, отдав им Кенеку.
— Сколько можно повторять, что я ни за что так не поступлю. Я обещал Белой Мыши спасти его, и точка!
— Знаю, баас. Эх, как жаль, что Белая Мышь оказалась так хороша собой. Лучше бы ее лицо смахивало на раздавленную тыкву, кожа была грязной, а волосы кишели вшами — тогда бы нам не пришлось сегодня прощаться с жизнью. Что ж, скоро мы увидимся с красавицей на том свете, в этом я уверен, что бы там ни говорил этот лживый посланник. Остается лишь помолиться вашему преподобному отцу, баас, ибо только он может нам помочь, если захочет, в чем я сомневаюсь, ведь он будет так рад снова со мной встретиться.
Выговорившись, Ханс прильнул поплотнее к камню и закурил
