— Снова повторяю вамъ, едва слышно вымолвила Маргарита, не поднимая глазъ, — что я прошу васъ избавить меня отъ вашего присутствія и отъ вашихъ дальнѣйшихъ посѣщеній.
Она повернулась и пошла въ дверямъ своей спальни,
— Одумайтесь! крикнулъ въ волненіи Фленсбургъ. — Я предлагаю безпредѣльное искреннее чувство на всю мою жизнь, или безпощадную месть.
Маргарита, не оборачиваясь, громко разсмѣялась и вышла изъ комнаты, заперевъ за собой дверь на ключъ. Она серьезно боялась преслѣдованія Фленсбурга, лицо котораго показалось ей даже страшнымъ въ послѣднюю минуту.
Часа два спустя Маргарита писала записку Гольцу, прося его пріѣхать тотчасъ же по одному очень важному дѣлу.
Гольцъ, уже считавшій графиню Скабронскую однимъ изъ своихъ тайныхъ агентовъ, подумалъ, что дѣло касается до какихъ-нибудь важныхъ вѣстей, которыя графиня могла узнать въ городѣ и тотчасъ явился къ ней.
Маргарита рѣшилась объясниться прямо, но въ послѣднюю минуту, когда Гольцъ уже сидѣлъ противъ нея на креслѣ, она стала колебаться. Зачѣмъ начинать самой свою исповѣдь, просить прощенія, когда Фленсбургъ, быть можетъ, только грозился и не рѣшится такъ низко и подло мстить ей.
— Не думайте, баронъ, начала Маргарита, — что дѣло, о которомъ я писала вамъ, особенно важно. Оно, во-первыхъ, не касается васъ или короля Фридриха, черезъ силу усмѣхнулась Маргарита:- Оно касается меня или, лучше сказать, одного офицера, хорошо вамъ извѣстнаго, Фленсбурга.
— А, такъ я знаю въ чемъ дѣло! воскликнулъ Гольцъ. — Фленсбургъ былъ уже у меня. Мнѣ кажется, что онъ или безумно влюбленъ въ васъ и при этомъ несчастливо или просто… безумный. Онъ былъ у меня часъ назадъ и наговорилъ мнѣ кучу такихъ нелѣпостей, что я серьезно опасаюсь за его разсудокъ.
— Что-жъ онъ сказалъ вамъ? невольно потупляясь, вымолвила Маргарита.
— Разный вздоръ.
— Скажите, какой вздоръ?
— Полноте. стану я передавать сплетни или клевету, созданную отвергнутымъ влюбленнымъ. Но признаюсь, я считалъ Фленсбурга болѣе достойнымъ уваженія,
— Что онъ сказалъ вамъ? повторяла вызывающе Маргарита, словно сама идя на встрѣчу опасности. — Скажите мнѣ все, передайте мнѣ все до послѣдняго слова. Я этого требую.
— Это невозможно, графиня, все это слишкомъ глупо наконецъ, чтобы передавать.
— Я требую, баронъ.
— Такъ и вы обладаете мелкими женскими недостатками и, между прочимъ, празднымъ любопытствомъ, разсмѣялся Гольцъ. — Я считалъ васъ болѣе серьезной женщиной.
— Но вѣрите-ли вы тому, что говорилъ вамъ Фленсбургъ?
— Нѣтъ, не вѣрю, потому что мудрено повѣрить этому. Я попросилъ у него, конечно, шутя, доказательствъ того, что онъ утверждалъ.
— И что-жъ онъ?
— Обѣщалъ ихъ на дняхъ.
— Ну, такъ выслушайте, баронъ, я сама разскажу вамъ то, что могъ низкими, недостойными средствами узнать господинъ Фленсбургъ.
И Маргарита подробно, но краснорѣчиво и горячо разсказала Гольцу все, что могла разсказать какъ-бы на исповѣди. Начавъ почти съ своего дѣтства, передавъ все, черезъ что пришлось ей пройдти, она окончила эту исповѣдь признаніемъ въ странной, для нея самой непонятной любви къ юношѣ. И, наконецъ, призналась въ своемъ свиданіи съ нимъ во время маскарада въ уборной.
Искренность чувства, которымъ дышало всякое слово Mapгариты, тронула Гольца.
И то, что онъ узналъ, почти выкупалось этимъ чувствомъ.
Гольцъ увидѣлъ передъ собой одну изъ сотни женщинъ, которыхъ было много во всѣхъ столицахъ Европы, при всѣхъ дворахъ. И Гольцъ зналъ этотъ типъ. Онъ долженъ былъ сознаться, что изъ всѣхъ ему знакомыхъ подобныхъ женщинъ, т. е. авантюристовъ высшаго полета, созданныхъ распущенностью нравовъ при европейскихъ дворахъ, Маргарита была еще лучше всѣхъ, все-таки выше всѣхъ. Въ ея жизни играли роль чувство, сердце, душа, и не была холоднаго разврата, не было, наконецъ, простыхъ мошенническихъ продѣлокъ. Единственно, что непріятно подѣйствовало на Гольца, это тѣ отношенія, въ которыя Маргарита невольно поставила себя къ старику Скабронскому.
Тонкій и умный дипломатъ, которому эта красавица была нужна для его собственныхъ цѣлей, болѣе высшихъ, тотчасъ же взвѣсилъ все, сообразилъ и рѣшилъ мысленно, какъ поступить. Да и какое ему было дѣло до нравственности этой женщины, чуждой ему вполнѣ! И Гольцъ, смѣясь, выговорилъ, протягивая руку Маргаритѣ:
— Благодарю васъ за довѣріе и за искреннее признаніе. Теперь мы съ вами окончательно друзья. На столько друзья, что я начинаю съ того, что беру васъ подъ свою защиту противъ Фленсбурга и заставлю его молчать; если мнѣ это не удастся простыми средствами, то я пользуюсь достаточнымъ вліяніеѵъ, чтобы добиться его высылки изъ Петербурга. Остается только ваша прихоть… вашъ капризъ, т. е. этотъ мальчуганъ, который можетъ сдѣлаться тоже опаснымъ по молодости и опрометчивости. На все остальное я смотрю какъ на капризъ милой, умной, но, главнымъ образомъ, странной женщины, которая изъ всего Петербурга выбрала… обратила милостивый взоръ на юнаго птенца. Это принадлежитъ къ сферѣ тысячи и одного секрета женскаго сердца. Вы знаете, что существуютъ сказки арабскія: «Тысяча и одна ночь», которымъ подражаютъ писатели разныхъ странъ. Я удивляюсь, что до сихъ поръ ни одинъ изъ писателей не попробовалъ разсказать: тысячу и одинъ капризъ женскаго сердца.
— Такъ вы меня не презираете? вдругъ горячо воскликнула Маргарита.
— Такъ же презираю, какъ вотъ эту милую ручку, выговорилъ Гольцъ, взявъ ея руку и цѣлуя. — Говорю вамъ, за вашу искреннюю исповѣдь я отплачу вамъ тѣмъ, что беру васъ подъ свою защиту. Только одно прибавлю: мы должны съ вами заключить еще болѣе тѣсный союзъ. И если мнѣ случится поручить вамъ… Гольцъ запнулся и будто не рѣшался говорить.
— Если бы пришлось мнѣ когда-нибудь… можетъ быть не придется… но если бы была необходимость, то я надѣюсь… Если бы непремѣнно нужно было… Гольцъ видимо колебался и, наконецъ, запнувшись, смолкъ.
— Говорите, говорите прямо! Что бы то ни было! Я почти уже понимаю! Слѣдовательно, выражайтесь прямо, хотя бы рѣзво.
— Если бы мнѣ пришлось, графиня, ради высшихъ цѣлей и высшихъ политическихъ соображеній, ради дѣла, которое для меня святое дѣло, великое дѣло, просить васъ… Вотъ видите-ли… Часто великія дѣла, даже великія историческія событія зависятъ отъ самыхъ мелкихъ, самыхъ незначущихъ, пустыхъ и, даже очень часто, отъ самыхъ глупыхъ причинъ! Если бы мнѣ пришлось попросить васъ, дать вамъ порученіе, передать въ ваши руки, судьбы… Я тоже, какъ видите, начинаю свою исповѣдь! разсмѣялся Гольцъ.
— Да, говорите! говорите!.. воскликнула Маргарита весело.
— Если-бъ я былъ вынужденъ вслѣдствіе важныхъ соображеній просить вамъ пожертвовать собой, не жизнью, конечно, но пожертвовать очень многимъ! И Гольцъ умышленно сдѣлалъ удареніе на эти послѣднія два слова. — Могу-ли я надѣяться, что вы не откажете мнѣ?
— Выслушайте, баронъ: вамъ — никогда, ни въ чемъ! Понимаете! Это съ моей стороны клятва! Вамъ никогда, ни въ чемъ не будетъ отказа! Что бы вы завтра или хоть сейчасъ ни приказали мнѣ, все будетъ исполнено немедленно.
— Такъ, что если бы, началъ Гольцъ, опустивъ глаза, — если бы я попросилъ васъ употребить ваше искусство, ваше кокетство, чтобы сблизиться, сойдтись совершенно съ человѣкомъ крайне непригляднымъ, некрасивымъ и ради высшихъ цѣлей отдаться ему… то вы согласитесь! Я надѣюсь, что нечего говорить яснѣе!
— Я васъ понимаю и отвѣчаю: да и да! И отвѣчаю искренно. Наконецъ, это будетъ мнѣ даже не трудно, такъ какъ прямая выгода отъ этого будетъ самой мнѣ.
— Само собой разумѣется. Но знаете-ли вы, графиня, понимаете-ли вы, какая это сила — нашъ союзъ! Догадываетесь-ли вы, что мы современемъ можемъ быть въ состояніи уничтожать и созидать герцогства, королевства… Вы безъ меня — красавица, кокетка… но и только… Я безъ васъ искуссный дипломатъ, но и только… Мы оба, вмѣстѣ, если только все пойдетъ, какъ имѣю основанія надѣяться… мы — великая сила… Архимедовъ рычагъ… Ну, вы этого не понимаете… И такъ союзъ на жизнь и на смерть!..
— Зачѣмъ такія страшныя вещи! разсмѣялась Маргарита — Скажемъ лучше: на жизнь и на власть…
Посолъ и красавица весело разстались…
V
Въ домѣ Тюфякиныхъ была прежняя тишина и скука. Ни Гарина, ни княжны не ѣздили никуда, у нихъ же только изрѣдка бывали гости. Но такъ какъ всякій знакомый замѣчалъ, что въ семьѣ что-то не ладится, всякому бывало неловко и скучно, то вскорѣ эти посѣщенія превратились окончательно. Единственный человѣкъ, который бывалъ чуть не всякій день, былъ новый пріятель Гариной, а въ особенности Василька, лейбъ-компанецъ Квасовъ. Тетка была по-прежнему постоянно угрюма и задумчива, и только одинъ Акимъ Акимовичъ могъ разшевелить ее и привести если не въ веселое, то въ болѣе оживленное состояніе духа.
