Управление строило для своих работников дом. Список заселения подготовляли заранее. Начальник службы вызвал Пирогова:
— Насилу отстоял тебя.
— Почему насилу? Начальник дороги обещал.
— Говорю тебе: насилу отстоял.
Сказал это и отвернулся.
Правду ли он говорил? Сгустил ли краски? Во всяком случае, Пирогову давали понять: или отдел, или изобретательство. Список не окончательный, при следующем рассмотрении могут… Когда-то начальник службы во всем горой стоял за Пирогова. Когда-то слово дал: комната в управленческом общежитии — это временно. Когда-то… Теперь пойди Пирогов к начальству повыше, все равно спросят мнение Готовского. Да Пирогов ни за что и не пошел бы выше. Сочтут, что заслужил, — дадут квартиру, не сочтут… Он мог просить за других, за себя — никогда.
Злата спросила:
— Что слышно о списках?
— Составлены.
— И мы…
— Есть, есть, — ответил он поспешно.
Она посмотрела на него вопросительно и тревожно:
— Правда есть?
Обычно он ничего не таил от нее. Сказал:
— Пока есть.
Остальное Злата поняла сама.
Они готовились ужинать. Злата достала клеенку, накрыла ею стол. Села, медленно провела рукой по клеенке, разглаживая ее.
— Олег, может быть, хватит? Ты не можешь больше тут и там. Либо служба, либо… Формально они правы.
— Итак, служба? Все к черту и только служба? Все, все к черту?
— Я сказала: либо, либо.
— Жить на одну твою зарплату?
— Год, полтора… Как-нибудь, пока не кончишь.
— И застрять в этой комнате, в этом коридоре! Десять семей!
Он чувствовал, что говорит так, как если бы она была во всем виновата, и все-таки добавил с укоризной, чуть передразнивая ее:
— Либо, либо!
Злата пожала плечами и, отвернувшись, поднялась. Достала тарелки, хлебницу. Поставила их на стол. Потом подошла к окну, взобралась на подоконник и крикнула в открытую форточку:
— Вадик, ужинать!
Но голос ее дрожал. Короткая, столь малознакомая Пирогову ожесточенность быстро сменилась чувством раскаяния и жалости. Он подошел к жене, помог ей спуститься с подоконника.
— Ну, ну… прости! Успокойся!
Он привлек ее к себе:
— Прости! Не обращай внимания.
Она кивнула молча. Сжала губы. Но не расплакалась. Злата редко плакала.
В это время в дверь постучали.
Это был тогда уже знаменитый Баконин. Войдя, улыбнулся своей открытой, обвораживающей улыбкой:
— Примете, Олег Афанасьевич?.. Что, как снег на голову?
— Да, действительно… — в некотором замешательстве произнес Пирогов. Хотя он знал, что Баконин приехал на совещание, встречался с ним днем в управлении, но увидеть его у себя дома никак не ожидал. Пригласил: — С нами ужинать!
— Не откажусь.
При нем была коричневая кожаная папка. Одна сторона ее выгибалась круглым горбом, до предела натянув застежку. Баконин расстегнул папку — в ней оказалась бутылка коньяку.
— Не рассердитесь? — Баконин улыбнулся Злате.
— Да нет, что вы!.. Только как же так — гость, и… мы бы сами…
— Все правильно.
Она посмотрела на него пытливо:
— А вы, собственно…
— Кто, хотите вы сказать? Не беспокойтесь, свой брат — железнодорожник.
Пирогов, спохватившись, сказал жене, кто перед ней.
Конечно, она была наслышана о нем.
Вадик задерживался. Злата, извинившись перед гостем, еще раз взобралась на подоконник. Небольшая ростом, она поднялась на цыпочки к форточке и позвала сына. Баконин следил за ней, любуясь ее свободными, легкими движениями. Потом, когда она спрыгнула с подоконника, взгляд его остановился на обширном рабочем столе Пирогова. Стол этот Пирогов сделал сам: и столешницу, и тумбы с ящиками. И полки над столом сделал сам. Стол выделялся — не только потому, что был самодельный, и не только потому, что обширностью своей он не соответствовал скромной величине комнаты: обращали на себя внимание слесарные тиски, металлические и пластмассовые детали, инструмент. Эта мастерская в миниатюре размещалась на ближнем к окну конце стола. Середину занимала чертежная доска, а на другом конце стола лежали чертежные принадлежности, логарифмическая линейка, грудились чертежи и листы бумаги с записями.
— Олег Афанасьевич, а ведь я вас сватать пришел.
— Вы? Меня?
— Переезжайте в Ручьев.
— Переезжать? Зачем?
— Разве не помните: у Баконина есть вакантная должность старшего инженера станции.
— Ну и что?
Пирогов и в самом деле не представлял, что хочет сказать гость, и, лишь когда тот посмотрел ему в глаза долгим пристальным взглядом, понял: Баконин предлагает ему поехать в Ручьев старшим инженером станции. Ему, начальнику отдела в управлении, — инженером на станцию. Он рассмеялся:
— Ну что вы, Михаил Сергеевич!
И вдруг уколола мысль: а не опережает ли Баконин события? Может быть, его, Пирогова, снимают, и Баконин каким-то образом знает об этом?
В комнату вбежал Вадик:
— Мама, я…
И осекся: мать и отец не обратили на него никакого внимания; они сидели в оцепенении перед незнакомым человеком, и в комнате стояла тишина.
Мальчик произнес:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, здравствуй! — ответил гость.
Снова стало тихо.
Гость застегнул папку, кнопка звучно щелкнула.
— Позвольте, я все-таки доскажу. Мне кажется, Олег Афанасьевич, вам нужны условия. — Он кивнул в сторону рабочего стола Пирогова. — Я смог бы вам их создать.
Супруги переглянулись. Ход их мыслей был одинаков с первых же слов Баконина. И они знали это. Теперь они так же совершенно одинаково, одновременно, как если бы они были один человек, почувствовали, что, кажется, их первоначальное предположение ошибочно.
Все-таки Злата решила проверить:
— Когда возникла у вас эта… эта…
— Эта мысль?
— Да.
— Не то чтобы давно, но и не сегодня. Должен признаться, одно время я сам ходил вокруг идеи механического башмака, как кот вокруг горячего блина. А потом узнал, что вы… Разведал получше. Вы встали на верный путь.
— Встал. Вот когда дойду?
— Дойдете!.. А этот ваш снегоуборщик! Правда, один изъян есть — не обижайтесь! К сети подключается. А ему бы автономное электрическое питание, чтобы в любых условиях можно… Извините, увлекся! Механизация — это у Баконина пунктик. Бзык!
Он рассмеялся, заметив, как улыбнулась Злата.
— Что, Злата Георгиевна, знакомые напевы?.. Представляю, представляю. Наверное, и вам покоя нет. Видимо, изобретательство — это такая штука… Стоит начать, а потом!.. Одержимость.
— Он говорит иначе, — Злата кивнула на мужа, — нудьга.
— Не спасешься, не спрячешься, — сказал Пирогов. — Даже во время отпуска. Нудит и нудит. Тут вот, в душе, в сердце: как сделать это, как сделать то.
— Проклятье или счастье… — произнес в раздумье Баконин.
— Не знаю. Одно помню постоянно, каждый час, всюду: нужно, нужно!
— Понимаю. Очень хорошо понимаю. — Он помолчал немного. — Так взвесьте мое предложение, Олег Афанасьевич. Старший инженер станции — это для оклада, а заниматься вы будете, я вам твердо обещаю, вот этим. — Он сделал движение головой в сторону рабочего стола Пирогова. — Не спешите с отказом. Но и тянуть… Бог с ним, с управлением, а!.. Замену вам найдут, не беспокойтесь. Там-то заменить вас не столь уж сложно. А вот здесь!.. — Выразительным движением головы он показал все туда же, в сторону стола. — Правда, оклад у меня не бог весть… Ничего, компенсируется: за изобретение ведь полагается. Зато квартира есть. — Баконин воодушевился. — Я потому именно сейчас с вами об этом, что у меня квартира для вас есть. Отличная, черт возьми, квартира из трех комнат. Веденеев не возражает. Я даже прикинул, в какой комнате вы работать будете. Тихо, окна в садик… Сколько всего накопилось, Олег Афанасьевич! Хвала вам и честь за снегоуборщик и все другое, но ведь это только начало. А башмак? Какая горячая точка! Все наши беды тут будто в фокусе. Не знаю, как там, что там в институтах, в конструкторских бюро, но мы-то тоже кое-что можем, Олег Афанасьевич. Кто-то должен подталкивать. Припекать, простите, за тем, кто… Прорубаться!.. И потом, черт возьми, когда хоть что-то тобой сделано!.. Ведь для чего-то мы родились? Для чего-то родились, а?
Когда Баконин ушел, Злата произнесла взволнованно:
— Ну и как?
— Мм-да-а!.. — протянул он, счастливо возбужденный и ошеломленный одновременно.
— Давай все спокойно взвесим.
И они стали взвешивать, перебирать плюсы и минусы предложения Баконина. Пирогов даже взял лист бумаги, разделил его сверху вниз чертой. В первой половине листа они написали все, что было «за», а во второй — все, что было «против». Но они знали, что им дорога лишь первая половина.
Возможно, если бы предложение исходило не от Баконина, они не пришли бы к решению уже в тот же вечер. Но, пожалуй, никто другой на дороге и не осмелился бы на такое предложение.
