«Значит, вот как все обстоит: налицо счастливая семья, счастливая, розовая — розовее некуда — картина, а твои предположения, твои такие логичные системы рассуждений несусветная чушь».
— …Меня можно осудить, но нужно и понять…
«Осудить… понять… На черта ты мне обо всем этом?.. Но какая демонстрация супружеской верности. О-о! Какая гармония!..» Ярость душила Ксению. Невыносимо хотелось сказать ему что-то такое, что ошпарило бы его как кипятком. Но у нее достало выдержки. Остановившись, она протянула руку:
— Простимся. Всяческих вам удач. Мне надо в отделение.
У себя в кабинете Ксения достала из сейфа папку с бумагами, которые еще вчера намеревалась изучить. Злость на Баконина не прошла, но возбуждение улеглось. Ксения села за стол, открыла папку и снова задумалась… Да, все это было — горечь, обида и даже — словно ее обманули — гнев. И чувство потери. Будто она долго несла мучительно счастливый, хотя и мучительно тяжелый груз, чтобы отдать его и тем самым доставить небывалую, неиспытанную радость себе и тому, кому этот груз предназначался, но когда было совсем близко до того места, к которому Ксения шла, груз упал, разлетелся на мелкие кусочки, и она ступает по его обломкам. Все это было. Но что же выходит в конечном счете: Галина Ивановна Баконина действительно жила полтора года вдали от мужа из-за своего самодеятельного театра? Она любит мужа, муж любит ее, и все-таки полтора года в разлуке? Это не в романе, не в фильме — в жизни, тут вот, рядом. Да полно, правда ли?
Теперь уже не надежда побуждала ее думать так, а утешающая потребность верить: все-таки за полуторагодовой разлукой Бакониных что-то скрывается.
Она начала читать первый документ, вшитый в дело: «Пропускная способность на участке Ручьев — Харцыз ограничивается недостаточной длиной путей на станциях…» Остановилась на миг, подумав: «А насчет механизированной горки, коллега Баконин, мы еще поглядим. Только бы спустили деньги дороге» — и продолжила чтение документа.
III
Баконин колебался: не вернуться ли к Пирогову?.. А для чего? Утешить, ободрить? Чем? Какими словами? Сказать недосказанное: хочу опять перетащить к себе? И что это — бальзам? И потом, глупо: прибегу снова — ах, мой бедный, ах, мой милый, поедем со мной!.. Еще согласится ли? Не надо сейчас о переезде. И бежать к нему незачем. Справится сам. Кто-кто, а Пирогов справится. Придет в себя, придет. Наконец, есть Злата Георгиевна. Уж она-то отыщет слова. Такая женщина!..
Он решил, что повидает Пирогова завтра. Лучше всего изложить предложение в присутствии Златы Георгиевны. Как тогда, в Старомежске, в общежитии. Завтра-то он, очевидно, застанет Злату Георгиевну дома.
Ему нужен был Пирогов. Позарез. Может, даже нужнее, чем в тот момент, когда Баконин перетащил его в Ручьев из управления дороги, понимая, как поможет Сортировке изобретательский талант Пирогова. Но сейчас Баконин связывал с Пироговым реализацию идеи такого размаха, что дух захватывало. В масштабе всей Средне-Восточной дело. Все отделения включались в орбиту. А если осуществится, то пойдет по другим дорогам страны. Непременно. Важно начать… Но инженеры в службе движения — у Готовского — указали на уязвимое место в технологической цепи. Баконин сам видел его и все-таки был убежден, что идея уже сейчас практически осуществима. Да, есть слабое место, но его можно укрепить в процессе реализации замысла. Начинать надо, начинать! Готовский же и ноды не то чтобы отвергли идею, а затеяли волынку: устрани изъяны, вот тогда… Устранить мог Пирогов — придумать конструкцию для того звена технологической цепочки. Он мог сделать это и здесь, в Ручьеве. Но еще лучше, если Пирогов переберется к нему, Баконину. Сегодня, идя к Пирогову, Баконин верил — уговорит, увезет. Ну, не тотчас, разумеется. А хорошо бы и тотчас. Дело не терпит, как не терпел и сам Баконин. И вообще ему не хватало Пирогова. Порой он испытывал то чувство крайней досады, какое может испытывать рабочий, у которого нет под руками необходимого инструмента. Ну как если бы надо было что-то паять, а паяльной лампы нет. Ее держат другие руки, в других руках полыхает огонь. И может, используют-то они его, этот огонь, плохо. Не туда, куда нужно, направляют пламя.
Баконин шел по улице, именуемой Железнодорожная. Он хаживал ею бессчетное число раз, когда жил в Ручьеве. Начались особо примечательные кварталы ее — пять домов и для станционников удалось ему построить здесь. Ох и наполучал он за эти дома синяков!.. В первом квартале — в той половине его, где сейчас стоят дома военного ведомства, — прежде были бараки. Три единственных сохранившихся к тому времени в городе барака. Они смотрели на Железнодорожную торцами. К крылечкам, вросшим в землю, подступали лужи. Стены до окон подперты завалинами из земли — для утепления. Бараки были тем более грязны, безобразны, что об их виде никто не беспокоился — обречены на слом. Но шел долгий спор между Бакониным и военными: кому строить дома на месте бараков. Вооруженные силы победили. Но это уже без него. Теперь здесь стояли два таких же, как у станционников, пятиэтажных дома. Новеньких. Еще не совсем выветрился запах краски и известки. И асфальт на тротуаре черный — не успел обесцветиться на солнце… Баконин миновал эти два новых дома. Дальше уже все свое. Конечно, он возвел не бог весть какие архитектурные шедевры. Сейчас это в глаза бросалось: панельные коробушечки. Балкончики будто курятники. Минуют годы, и, чего доброго, эти дома и сотни их близнецов в Ручьеве снесут, как те бараки. Со временем каждый дом будет произведением искусства. А сегодня дай необходимое. Не до эстетики. Черта ли человеку в архитектурных уникумах, если у семьи на все про все десять квадратных метров!.. У Баконина потеплело на душе: вот они, его дома. Два здесь, три дальше. Живут люди. Живут в домах, о которых он с сознанием своей правоты и победы мог говорить — мои, баконинские.
Антигосударственная практика, беззаконие, торгашеские сделки, афера, преступные действия — какие только слова не обрушили на него. По нарастающей. Когда шел на это заседание, держал голову прямо. И на заседании, хоть и бухало глухим колоколом сердце, не сник, не пал духом, но подумал: похоже, на этот раз снимут. Ну и пусть их! Баконин проявит себя на любой работе и где угодно. Только бы не суд!.. Обошлось строгим выговором с последним предупреждением. Выручил Марк Денисович Долгушин, бывший начальник политотдела дороги. К тому времени политотделы ликвидировали, Долгушин был заместителем начальника дороги… «С последним предупреждением», потому что Баконин уже имел строгача за строительство Дворца культуры. Хотя и громкая, но давняя история; строгач успели снять, но на том заседании напомнили. В перерыве Баконин стоял один у окна, в приемной, и смотрел на улицу. Кто-то тронул его за плечо. Баконин обернулся — Долгушин. «Ничего, Миша, крепись!» С Долгушиным были еще кое-кто, смотрели с таким состраданием, будто Баконин стал калекой. «Да вы что? — выдохнул он. — Вы что! Дома-то есть! Стоят дома-то, заселены. А на остальное мне!..»
А строгача за Дворец культуры схлопотал, когда еще работал начальником политотдела отделения, в пятидесятых годах. Тогда Долгушин буквально спас. Горой встал за Баконина… Был в Ручьеве железнодорожный клуб — перестроенное складское помещение, одно из владений бывшего купца первой гильдии, мукомола. Зал на триста пятьдесят мест, сцена с кузов автомашины. Акустика — ну какая акустика в складах? Дальше шестого-седьмого ряда половину слов не услышишь. Да и видимость — час отсидишь, шея ноет: выворачиваешь ее так и этак… Фойе одно. Туалет и буфет рядом. Звали клуб смешно и странно — «Кильдим». Старожилы утверждали, что вроде бы от сторожа, который стоял когда-то при складах, — Кильдима, Кильдина или Кильдира по имени. Какой он был национальности, и вовсе никто не знал. Привилось почему-то «Кильдим» — и пошло.
Баконин по каким только лестницам не хаживал, в какие кабинеты не пробивался, стремясь добыть средства для строительства Дворца культуры в Ручьеве. Куда там! В то время кое-где в стране еще мрачнели следы военных разрушений. Все ж напору Баконина уступили — дали на капитальный ремонт клуба. Считай, что и это удача… Капитальный ремонт, говорите? Ладно, пусть так. Переводите деньги, закрываем клуб, начинаем работы.
Он поднял на ноги всех промышленных тузов города. И городские строительные организации тоже подбрасывали что могли. Умел Баконин где уговорить, а где нажать: коли вам придется туго, от нас понимания тоже не ждите; а железная дорога, она, матушка, ох как часто выручает.
Веденеев поахивал, но не мешал.
Словом, когда по каким-то делам приехало в Ручьев высокое финансовое начальство, «Кильдим» уже сидел, как улитка, в коробке нового здания. Правда, и его наружные стены нарастили в высоту — приспосабливали целиком под большой зрительный зал. Начальство взъярилось, да не ломать же? Ручьевцы получили Дворец культуры. И сейчас еще на узле, да и в городе, можно услышать — ДК имени Баконина.
