С недавних пор вино слишком сильно стало действовать на него. Возможно, это было следствием того случая на поляне в заколдованном лесу, когда его едва не отравил лесной народец. Золтан предпочитал об этом не думать. Гудел ветер, сыпал снег, трещал огонь. На душе было удивительно спокойно и хорошо. Думать о плохом не хотелось.
— А скажи-ка мне, любезный, хорошо ли нынче у тебя идет дела?
— Да как сказать, — замялся тот. — Дела, как дела. Чего им не идти? Идут. Зимой, конечно, путников поменьше, сами знаете, зато постояльцев больше. Ага. И впрямь — кому ж охота идти в холод и темень? Стражники, опять же. Тому — дай, этому — дай. Охота разве, чтоб трясли? Мало ли, что у меня в подвалах! Кокнут бутылку, а мне разоренье. Бутылка-то, может, лет десять лежала, ждала... Нет, не подумайте чего, у меня с властями мир, хоть слухачи и не сидят, но клиент есть клиент, раз платит — наливай. Но жизнь есть жизнь. Ведь как бывает? Сегодня вот один лишь вы, а завтра, может, полный дом набьётся. Чем поить? А сам я — ничего, и семья такая же. По нонешним-то холодам болезни всякие, не понос, так золотуха, но пока бог миловал, жив-здоров, хвала святому Лису...
— Что? — Золтан вскинул голову. Глаза его заблестели. — Как ты сказал?
Шольц встрепенулся. Заморгал.
— Ох, уж простите, господин Золтан... А чего?
Хагг подался вперёд.
— Хвала — кому? — повторил он.
— Э... в смысле, значится — кому хвала? Ох, простите, это я не подумавши ляпнул. Лис-то? Ага. Это в смысле я... ну, в смысле... Знаете же сами: почему бы не помянуть добрым словом? Времена нонешние — веры мало на кого-то уповать...
— Давно он у тебя был?
— Кто?
— Лис. Не делай глупое лицо. Рыжий парень с травами. Худой такой весь из себя, со шрамом не виске. Вот здесь.
— Не был. Истинный крест, не был!
Золтан нахмурился.
— Иоганн...
— Два месяца назад, — быстро сказал тот. — У меня сын простудился, горячку схватил. Думали, что всё — помрёт, отмучился. А жалко — молодой. Ага. А тут этот — пришёл, за бесплатно вылечил. Что ж, разве ж это плохо?
Золтан встал, поставил свой бокал и взволнованно прошёл к стене. В голове гудело. Мысли путались.
«Куда же ты скачешь, Лисёнок? — посетовал он про себя. — Зачем бежишь над краем? Я ведь пошутил, когда сказал, что, мол, тебе уже молиться скоро будут, а погляди ж ты — правда... Проклинают, молятся, зовут о помощи... Проклятый ветер... Ну и погодка...»
Хагг нахмурился. Он что-то говорил про ветер. Он определённо что-то говорил о нём, Жуга. Какой-то ветер он упоминал...
И вдруг, сквозь пелену хмельного расслабления Хагг начал вспоминать его слова. Отчётливо, как будто слышал их вчера, а то и — час назад.
«Что-то происходит, Золтан. Происходит со мной. В последнее время мне стало трудно колдовать. Где-то с год тому назад мне вдруг стало трудно управляться с ней, с этой силой. И с каждым разом всё трудней. Это — как дышать в бурю, когда стоишв лицом навстречу ветру. Воздух плотный, каждый вдох, как оторванный кусок. Не пойму, что происходит. Будто мне мешает кто-то... или — что-то».
«Где-то с год тому назад, — лихорадочно подсчитывал Хагг. — Ах, Жуга, Жуга... Недаром говорят, что сила силу ломит. Ведь чаянья людские, все эти мольбы, они тоже чего-то стоят... Кем же ты стал? Кем ты... становишься?»
— Может, чаю, господин Золтан? — предложил неуверенно Шольц. — А? Вскипит сейчас.
— А? — Золтан обернулся. С силой потёр виски. — Нет. Не надо мне чаю. Иоганн...
— Да?
— У тебя найдётся запасная лошадь?
— Лошадь? — переспросил тот. Пошлёпал губами. — Да. А вам зачем? Вы что...
Хагг шагнул к вешалке, пощупал ещё не просохшие плащ и шляпу и стал натягивать сапоги.
— Прикажи оседлать, — сказал он. — Я свою в залог оставлю. Если хочешь, я тебе заплачу. Да не сиди же сиднем! Давай шевелись.
Он пинком распахнул дверь и шагнул за порог. Ветер ударил его, оттолкнул назад. Снег залепил лицо. Хагг чертыхнулся, прикрылся рукой и вышел в снегопад.
Трактирщик бросился следом за ним.
— Господин Золтан! Господин Золтан! — запричитал он. — Ну куда же вы собрались-то на ночь глядя? Так же ведь совсем же не годится! Ох, господин Золтан, ох... Должно быть, вы с ума сошли — скакать в такую непогодь. Это всё вино, всё вино, всё оно проклятое... Видано ли дело! Что такого может быть особо спешного, чтобы сегодня ехать? ужин же! Останьтесь! Заблудитесь же, замёрзнете, сгинете ни за грош...
Комната готова. За ночь ваша лошадь отдохнёт, позавтракаете, а там уж с богом и — тыгдым-тыгдым... Ну господин же Золтан! Ах ты ж, господи...
Хагг, который к этому моменту уже добрался до конюшни, уже немного поостыл. Наверное, трактирщик был прав. Просто вино ударило в голову. Чего он так встревожился? Нет, — поправил он себя, — встревожился он, конечно же, по делу, но такая спешка... Была ли в ней нужда?
Он перевёл взгляд вглубь конюшни. Каурый конь, рассёдланный и водворённый в стойло, поднял морду от кормушки, сдул прилипшие к бархатным губам соломинки и потянулся к хозяину, ожидая лакомства и ласки. Толкнулся мордой в рукав. Золтан потрепал его по шее. Вопреки трактирному названию, мальчишка из прислуги постарался на славу, обтёр с коняги пот и снег, но всё равно чувствовалось, что лошадь безумно устала. Кроме Золтановского жеребца в конюшне были ещё две лошади, и можно было выбирать, но...
Золтан привалился лбом к тёплому конскому боку и закрыл глаза. Сглотнул.
Он знал, как буря мешает дышать.
В какую бурю угодил Жуга?
Иоганн тронул Хагга за плечо.
— Пойдёмте, господин Золтан, — примирительно сказал он. — Пойдёмте, а? Я разбужу вас завтра пораньше, мой парнишка всё подготовит, уедете быстро. Идёмте, там ещё пирог, варенье...
Золтан ещё несколько мгновений колебался, потом потрепал конскую шею, расправил спутанную гриву и развернулся.
— Наверное, ты прав, Дважды-в-день, — признал он. — Пошли. Там у тебя ещё осталось вино?
— Как не остаться! — возликовал тот. — Конечно же, осталось. Я сейчас распоряжусь, ага. Нет, я лучше самолично достану, а тот этот дурачок Берн никак не запомнит, где что. Ну, как ещё разобьёт...
* * *
Февраль дурил, озоровал, игрался ветром. С покатых крыш сдувало снег, несло по улицам. Колокол собора раскачивался и временами отрывисто звякал. За шпиль на ратуше, за самый флюгер зацепился рваный мешок из рогожи. Незнамо как заброшенный на этакую высоту, он хлопал там, распахивая тканый зев беззвучным криком и держась одной рукой, как старое простреленное боевое знамя; редкостный пример никчёмного упорства. Так еретик, уже попав в тюрьму, в подвалы инквизиции, упрямо держится за прожитую жизнь, за прошлое, не понимая, что февральский ветер уже сорвал его, взметнул в темнеющее небо и несёт в неведомую даль, в ничто, в инферно, в никуда. И навсегда. Но пока не порвалась последняя связующая нить, они держались, — и мешок, и человек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
